Косой дождь. Воспоминания

Чёрная Людмила Борисовна

Идея и впрямь в 60-х казалась неосуществимой, немыслимой, бредовой. Ведь любая биография ведет к «очеловечиванию» объекта этой монографии. А для советского читателя нацистский фюрер существовал лишь как карикатура. Впрочем, и карикатура не годилась. Фильм Чаплина «Диктатор» не шел на экранах. Имя Гитлера вымарывалось из наших книг так же, как имя Троцкого.

Думаю, здесь немалую роль сыграл менталитет Сталина.

Сталин для людей моего поколения был и остается скорее символом, падчеловеком или недочеловеком, но не конкретной личностью. В роковом стихотворении Мандельштама меня до сих пор поражают «толстые пальцы», «широкая грудь осетина», «тараканьи…

усищи», то есть какие-то человеческие приметы. Но ведь Сталин, кроме того, что он стал Вождем, Богом, был еще и темным грузином, родившимся в глухомани на Закавказье в позапрошлом веке. Даже в европейской части России простой народ в то время боялся поминать черта, нечистого, дьявола, упаси бог, тот явится вживе. Очень долго первобытного человека мучил страх перед именем Сатаны.

Уже по одному этому книга о Гитлере не могла пройти. Кроме того, написав книгу о Канарисе, мы с мужем поняли, что беспрерывное поношение героя ни к чему хорошему не приводит. А Гитлер — не Канарис. Какая-то харизма у него существовала. Так мне, по крайней мере, казалось тогда. В процессе работы над «Преступником…» я поняла: харизма тирана — это харизма Власти.

Не буду перечислять все мои доводы против. Их была уйма. «Книгу о Гитлере не опубликуют никогда» — таков был вывод.

Но, сколько бы я ни уговаривала и мужа и себя, что его замысел невозможно осуществить, мне самой становилось все яснее, что только в книге о Гитлере мы сможем показать сходство двух тоталитарных систем.

В голове все время вертелись строки Маяковского: «Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, / Мы говорим партия, подразумеваем — Ленин». И еще навязчивый лозунг: «Народ и партия — едины». Словом, Гитлер — это были и партия нацистов, и одураченный народ Германии…

Правда, уже тогда в мозгу копошилась другая мысль. Мысль о том, что аналог Гитлеру не Сталин, а Ленин. Ленин создал партию большевиков, Ленин призывал к переустройству мира и брал власть, Ленин сконструировал машину внесудебной расправы — Чрезвычайку. Но Ленин все еще был табу в 60-х. Да и лет через пятнадцать — двадцать, уже после выхода книги в свет, известный американский историк-советолог Такер²²⁴, когда я сказала насчет Ленина и Гитлера, прямо-таки зашелся от негодования.

Для левой интеллигенции Запада Ленин был Революционер с большой буквы, а Сталин — узурпатор, погубивший великие идеи Пролетарской Революции…

Ну и у нас в 60-х Михаил Шатров, известнейший драматург, писал пьесу за пьесой, где «очищал» имя Ленина от сталинских наслоений. Шатров — талантливый человек, и кое-что у него получалось. В том, что делал Шатров, был и свой подтекст: апеллируя к Ленину, драматург доказывал неправоту Сталина и как бы призывал строить другой социализм, правильный. Пьесы нашего знакомого Шатрова считались сильно прогрессивными.

Теперь понимаю, что он не только дурачил честной народ своей ленинианой, но и расшатывал монолитную (очень любили это слово большевики!) советскую идеологию.

Да что там модный Шатров… Если судить по «Новомирскому дневнику» Кондратовича, в конце 60-х, накануне разгрома журнала, Твардовский и вся редколлегия считали делом чести опубликовать книгу старой большевички Е.Я. Драбкиной «Зимний перевал»²²⁵, где она с благоговением (другого слова не подберешь!) писала о Ленине, горячо любимом «Ильиче».

К счастью для всех нас, появился Сокуров и создал два фильма: «Телец» — о Ленине и «Молох» — о Гитлере. Сокуров поставил все на свои места. Символом семидесятилетнего

кошмара в Советском Союзе был, конечно, Ленин, так же как символом нацистской Германии с ее геноцидом, газовыми камерами и войной был Гитлер.

Однако надо сказать в наше с мужем оправдание, что Сталин был и впрямь «Ленин сегодня», вполне достойный и верный продолжатель дела Владимира Ильича. Лучший его ученик. Да и жили они с Гитлером в одно время и знали друг о друге. А Ленин умер, когда Гитлер еще делал только первые шаги к вершинам власти…

Итак, довольно скоро после того, как муж произнес сакраментальное имя «Гитлер», мы засели за книгу. Ни одна работа не доставляла мне такой радости, как эта. Интересно было читать исторические книги, конспектировать их, интересно было писать.

С самого начала мы разделили будущую работу на две части: начало, становление партии НСДАП, становление самого фюрера, подготовка к захвату власти, захват власти — все это должна была писать я. А политику Третьего рейха, а также войну — все ее фазы — писал муж. Я написала и финал — самоубийство Гитлера в бункере… И я должна была свести воедино обе части, мою и мужа, и но возможности подогнать под один стиль. А также работать с редактором.

Конечно, мы оба портили книгу, замусоривая ее цитатами из классиков марксизма. Писать без этого не позволяли и внутренний цензор, то есть уже загнанный в подкорку страх перед правдой, и горячее желание увидеть книгу напечатанной!

Кстати, во время работы над «Преступником…» судьба преподнесла нам еще один подарок (первым подарком стали книги, присланные Бёллем). Знаменитый кинорежиссер Михаил Ромм стал снимать фильм под названием «Обыкновенный фашизм». Одним из консультантов фильма был старый коминтерновец Ростовский (Генри), наш приятель. Он привлек Д.Е. к работе с группой Ромма. 1 правилась на «Мосфильм» и я. Да так там и застряла. Каждый день бродила но мосфильмовским лабиринтам. Группа Ромма проделала титанический труд — просмотрела километры нацистской хроники. В то время как я там появилась, они уже монтировали фильм. Отличный фильм.

Так что к моим книжным знаниям прибавились два ряда — визуальный и звуковой. Фюрер, наш герой, во всех ракурсах и немецкое население, запакованное во всякого рода мундиры и марширующее в безупречных колоннах. Колонны маршировали утром, днем и ночью (с горящими факелами). И еще я увидела концлагеря, когда в них входили союзники, и людей-скелетов, чудом выживших узников.

Звуковой ряд тоже оказался неплох: вся хроника шла под нацистские марши и песни, бодрые, зажигательные, мелодичные; никаких тебе синкопов, никаких «негритянских» джазов (в нацистской Германии к слову «джаз» обязательно прилагался эпитет «негритянский»).

На «Мосфильме» звукооператоры переписали эти замечательные марши и песни на магнитофонную пленку, и они зазвучали по всей Москве… Вот уж действительно похоже! Все восхищались, но говорили: «Наши не хуже».

Уже сам тот факт, что нам с мужем и Ромму одновременно захотелось вопреки всем явным препятствиям и неизбежным неприятностям рассказать о немецком фашизме, вернее, мысленно сопоставить две системы, — достаточно показателен. Это сравнение тогда витало в воздухе.

Очень помогло нам и то, что мы не собирались конкурировать с немногими монографиями наших историков о немецком фашизме (например, с книгами А. Галкина, Гинцберга, Проэктора²²⁶ и др.). Это были научные или псевдонаучные труды, написанные совершенно неудобоваримым языком, каким на Западе исторические работы уже давно не пишут.