Косой дождь. Воспоминания
Шрифт:
Ну, в общем, книгу в конце концов Некрич написал, и она вышла, как и предполагалось, в издательстве «Наука», то есть была прочитана редактором и заведующим редакцией и, наверное, директором издательства. Кроме того, она, как пишет Некрич в своей книге «Отрешись от страха»233, прошла шесть цензур: обычную цензуру Главлита; военную цензуру для проверки, не просочилась ли секретная информация; специальную военную цензуру Главного разведывательного управления; цензуру Комитета государственной безопасности; цензуру Министерства иностранных дел и, наконец, часть книги согласовывалась с Отделом науки ЦК КПСС.
Хорошо помню
Разумеется, Саша подарил ее нам с трогательной надписью, но кто-то ее сразу увел.
Книга была, безусловно, правдивая, но, естественно, никакими сенсационными материалами Некрич не обладал. Никаких недоступных архивных документов у него не было. Единственное, что тогда было внове, — это опубликованные им беседы с некоторыми генералами. Но и беседы могут быть насквозь фальшивыми, как мы это знаем по произведениям К. Симонова. В книге Некрича фальши, по-моему, не было, но и разоблачениями не пахло: это была подцензурная книга, не переступавшая грани дозволенного. Как-никак, она вышла после XX съезда со знаменитой разоблачительной речью Хрущева и после XXII, на котором постановили вынести из мавзолея тело Сталина. Вышла после «Ивана Денисовича» и после «Матренина двора».
Весь ужас войны, весь ужас миллионных неоправданных потерь, «Смерша», заградотрядов и многого-многого другого Некрич, естественно, не мог отразить в своей брошюре. Думаю, что, даже если бы Саша узнал все «до дней последних донца», он психологически не был бы готов написать об этом.
Так в чем же дело? А дело было в том, что именно тогда власти после свержения Хрущева сделали первую, а может, и не первую серьезную попытку восстановить сталинизм. Им казалось, что интеллигенция, ворошившая прошлое, зарвалась и вот-вот заговорит о каких-нибудь переменах! О реформах в СССР и в странах народной демократии. Пора было ударить по «нездоровым настроениям». Найти козла отпущения и ударить. Здорово ударить. Чтобы другим было неповадно.
Простой смертный обо всей этой активности в верхах не догадывался. Ибо жизнь верхов по-прежнему оставалась государственной и партийной тайной.
Надо было только выбрать жертву. И выбрали Некрича из Института истории. Почему именно его? Ведь крамольных граждан в середине 60-х (книга вышла в сентябре 1965 года) было навалом. Мы это поймем, если не будем недооценивать роль личности в истории. Личностью в данном случае являлся академик Хвостов, директор института234. Фамилия у Хвостова была графская, душа — лакейская. Он, как и Андрей Януарьевич Вышинский, был готов на всё. Но, конечно, калибр у Хвостова был не тот, помельче, чем у Вышинского, — он не посылал на казнь, всего-навсего душил каждую мало-мальски конструктивную, новую, смелую, просто здравую мысль. Он и согласился на проработку Некрича.
Историк-специалист по Скандинавии В.В. Похлебкин235 (он прославился позже своими книгами по кулинарии) бросил в Хвостова чернильницу. Я знала Похлебкина: добрая душа, из тех, кто мухи не обидит. И как только удалось Хвостову его довести до этого?
Разгром книги Некрича был задуман очень ловко. Статья в «Правде»236. Далее предполагался обычный сценарий: Некрич кается. Коллеги топчут его. Пишут коллективное письмо или статью: дескать, осуждаем, может быть, даже не желаем работать в одном институте. Кается и признает свою вину также академик Самсонов, директор издательства «Наука». Клянется, что не будет
Но сценарий провалился. Саша лапки не поднял. Самсонов каяться не стал.
Да, совершенно беззащитный Некрич, не имевший никакой поддержки в ЦК, не имевший даже громкого имени, отданный на заклание своим директором, повел себя не по правилам.
Вот, к примеру, многие люди искусства всё дружно одобряли. И даже очень активно. А никому не известные историки, к тому же люди служивые, куда более зависимые, взяли и, как мы увидим дальше, не одобрили. Некрич потребовал обсуждения своей книги в ИМЭЛе — Институте марксизма-ленинизма237.
Уже в XXI веке я прочла в петербургском журнале «Нева» протокольную запись этого обсуждения, составленную женщиной, не имевшей отношения ни к истории, ни к Некричу238. Тогда это был обычный самиздат. Кое у кого он сохранился.
Обсуждение в ИМЭЛе сыграло зловещую роль не только в жизни Некрича, но и в жизни всех выступавших, в том числе и моего мужа, а стало быть, всей нашей семьи.
И вот читаю я тот самиздат и еще раз убеждаюсь: не умели наши власти ничего решать, так сказать, в честной борьбе, в полемике, в обсуждениях и дискуссиях. У них был один метод — насилие: от пыточных камер и ГУЛАГа при Сталине до психушек и того же ГУЛАГа при Брежневе. В лучшем случае, при Брежневе, — в Комиссии партийного контроля.
«Дело Некрича» в 60-х было сфабриковано так же, как и все дела в 30-х. И на дискуссии в ИМЭЛе, и впоследствии это выявилось совершенно очевидно.
Интересная то была дискуссия: начинал ее профессор-историк Г.А. Деборин, который должен был громить книгу Некрича. И это все знали заранее*. Завершал обсуждение генерал-майор Е.А. Болтин, председатель собрания, которому доверили окончательно закопать вредную писанину. И это тоже все знали.
Но слабинку все же допустили, выступающих не проверили, не подготовили. Понадеялись на страх, сидевший в костях любого гражданина СССР. И поплатились…
Как видно из самиздатовской записи, уже Деборина все время прерывали возгласами из зала: к примеру, он сказал, что сорокапятимиллиметровые пушки были правильно сняты Сталиным с производства накануне войны. Но ему сразу возразили, что сорокапятки были мощным оружием и их ничем не заменили. Армия оказалась без противотанкового оружия! Не дали Деборину и высказать лживые версии о деле Тухачевского и о полете Гесса в Англию. С места его прерывали, а однажды ответили громким смехом на утверждение о том, что «на одних документах далеко не уедешь».
Не только Деборин, но и Болтин, сидевший в президиуме, был чрезвычайно решителен. Так, он резко прервал выступавшего Петровского (видимо, из Историко-архивного института), когда тот сказал, что Сталин преступник. Разыгралась словесная дуэль: «Болтин: Товарищ Петровский, в этом зале, с этой трибуны надо выбирать выражения. Вы коммунист? Петровский: Да. Болтин: Я не слышал, что где-нибудь в директивных решениях нашей партии, обязательных для нас обоих, говорилось о том, что Сталин — преступник. Петровский: XXII съезд партии постановил вынести Сталина из Мавзолея за преступления перед партией…»