Косой дождь. Воспоминания
Шрифт:
Асины недостатки — продолжение достоинств большей части прогрессивной интеллигенции советского разлива.
Ася была надменна, нетерпима, требовала от окружающих безусловного почитания. Не знала таких понятий, как компромисс, уважение к чужому мнению.
Всё или ничего. Либо — либо. Кто не с нами, тот против нас…
Мне кажется, что даже в личной жизни максимализм Аси сыграл с ней плохую шутку.
Влюблялась она в заведомо недоступных для нее мужчин. Либо всё — либо ничего. Никаких компромиссов.
В результате в ее жизни не оказалось ни мужа,
Однако начну с начала. Мы с Асей были сокурсницы — обе поступили в ИФЛИ в 1935 году. Только я училась на западном отделении, она — на русском. Особо не дружили. Но у нас оказалось много общих друзей. И я и она были девушки из интеллигентных семей. Уверена, она, как и я, писала в анкетах: «Родители — служащие».
На этом, однако, сходство наших происхождений кончалось. Мои мама с папой были сугубо беспартийные. Люди, по классификации 20-х годов, скорее из «буржуазной интеллигенции». Отец Аси, напротив, участвовал в революционном движении накануне Революции. Я это поняла из Асиных намеков, сделанных спустя много лет после начала нашего знакомства.
До 70—80-х годов всякое упоминание о политической активности вне ВКП(б) — КПСС было смертельно опасно. А вот во врезке к посмертной публикации А. Берзер «Сталин и литература» в «Звезде» в 1995 году76 прямо говорится, что Асин отец «в годы Февраля активно примыкал к меньшевикам и был широко известен». В результате в семье были обыски и даже аресты. Очевидно, обыски и аресты в 20-х и не в Москве. Иначе в годы Большого террора отец не уцелел бы.
Однако, если родители Аси, что называется, затаились и сидели тихо, то ее дядя М. Гинзбург, видный архитектор-конструктивист, гремел в первые годы после Революции. Да и позже был весьма известен. О дяде она, впрочем, упоминала редко.
В отличие от громадного большинства ифлийцев Ася жила в отдельной квартире в самом центре Москвы, на Новинском бульваре. В доме, построенном М. Гинзбургом. Я была только раз у нее — приходила за какой-то книгой. Квартиру не запомнила, дальше темноватой передней меня и не пустили.
Жила семья Берзер очень скромно. Работал один отец. Мать и Долли занимались домашним хозяйством, полностью освобождая Асю от бытовых забот. Потом домашним хозяйством занималась одна Долли. При советской власти было огромным благом, если тебе не приходилось думать о том, как «отовариться» и состряпать нормальный обед.
После смерти отца главой семьи стала Ася.
Эвакуация закончилась для нее удивительным мажором — написав письмо Калинину (его тогда называли «всесоюзным старостой»), она получила вызов в Москву, приехала домой и сумела перетащить семью.
Да и в годы борьбы с космополитизмом еврейка Ася, к счастью, сумела выстоять и не потерять профессию.
Редактором Ася стала еще до войны, совсем молоденькой.
Выше
Если поэт в России больше, чем поэт, то уж роль редактора в Советском Союзе была преувеличена до невероятности.
Человеку, который не жил в те времена, трудно это понять.
Но в громоздких, неповоротливых, как древние чудовища, издательствах (типа Гослита) все держалось на десятке работоспособных и грамотных редакторов, рабочих лошадках. То же относится и к толстым журналам, где главные редакторы и члены редколлегии были людьми из «обоймы», то есть те же партработники, но из Союза писателей.
«Новый мир» Твардовского — исключение.
Редактор был ключевой фигурой не только в издательствах и в журналах, но и для любого автора тоже. Автор, если он не числился в «великих» и не работал в ЦК ВКП(б) или КПСС, приходил со своей рукописью к редактору. И первый отзыв этого редактора был обычно решающим. Редактор отвечал и за то, чтобы у рукописи не было неприятностей с цензурой. Для этого он вносил соответствующую правку. Автору приходилось ее терпеть, хотя всякий пишущий человек знает, как мучительно видеть чужой карандаш в твоем тексте.
А зачастую штатный редактор, сидевший в журнале, в издательстве или в газете, был и цензором, и агентом по рекламе.
Редакторское всевластие имело и свою оборотную сторону. Хороший редактор стал «царем, богом и воинским начальником» для бедного автора. Самомнение редактора было беспредельным.
В 50—60-х редактором номер один, безусловно, считалась А.С. Берзер.
Но, увы, одержимость литературой и кристальная честность Берзер имела свою оборотную сторону. Есть такое понятие, как «команда» (при советской власти сказали бы «коллектив»). Команда существовала и существует в любом учреждении, тем более она существовала в «Новом мире», где Ася проработала 12 лет.
И вот, насколько я понимаю, работать в команде Ася не умела. Даже в команде, созданной Твардовским. Интересы автора были для нее важнее интересов журнала.
Кроме этого недостатка А. Берзер обладала и общим недостатком гуманитариев-прогрессистов при советской власти, а именно: литературоцентризмом. Ничего, кроме русской литературы XX века, ее не интересовало, ничего она вокруг не видела и не желала видеть. Науку, искусство, политику, экономику, социологию, наконец философию считала второстепенными дисциплинами, не стоящими ее внимания. Равно как и зарубежную литературу.
Как это у Аси проявлялось? Да очень просто. Когда Твардовский, интеллигент в первом поколении, пробивал «Чуму» А. Камю, Ася, интеллигентка уже не в первом поколении, только пожимала плечами. То же самое относилось и к Бёллю. Стараясь напечатать Бёлля, я избегала Аси; знала, что она может только помешать. Зачем «Новому миру» Камю? Зачем ему Бёлль? Тем более — зачем книга о Гитлере? О Гитлере писать в СССР запрещено. И не надо. Разве это интересно? (Книгу о Гитлере мы с Д.Е. дали в «Новый мир», о чем дальше отдельная глава.)