Кость от костей
Шрифт:
– Это… предупреждение, – отвечала Мэтти. – Еще одно.
– Животные так себя не ведут, – заявил Си Пи. – Они убивают и тут же съедают добычу. А не расчленяют ее на куски и не раскладывают по кучкам.
Луч фонарика по-прежнему высвечивал сердце на столе. Си Пи не мог оторвать от него глаз.
– Когда мы были в пещере, мне это показалось странным. Странным, но интересным. Теперь же мне совсем не интересно стать одним из тех, кого рассортируют по кучкам.
Его голос теперь звучал отстраненно и глухо, словно он мысленно отдалялся от всего происходящего –
Мэтти долго не думала. Она схватила сердце и выбросила его в окно. Сердце, хлюпнув, упало в снег.
На миг Мэтти показалось, что с улицы должен последовать ответ – или зверь снова бросится к окну, или Уильям появится из-за деревьев. Но ничего не произошло: лишь качались деревья, дул холодный ветер и ночная тьма давила со всех сторон.
– Зачем ты это сделала? – спросил Си Пи.
Парень разозлился и помахал фонариком у ее лица, но Мэтти впервые была рада услышать, что он злится. Значит, он снова стал собой. Мэтти испугалась, услышав, как глухо зазвучал его голос; ей показалось, что он отдаляется, уплывает, оставляя ее одну. Одна она ничего не сможет. Она нуждалась в нем.
– Нам… оно… не нужно, – пробормотала Мэтти.
Ей хотелось сказать больше, объяснить, что ему или Гриффину не будет никакой пользы от этого сердца, что, если оно будет находиться с ними в комнате, они только сильнее испугаются и расстроятся, но больное горло не позволяло произнести так много слов. Боль обострилась и стала совсем ужасной, пожалуй, даже хуже, чем когда Уильям ее душил.
Си Пи не ответил. Он лишь стоял на прежнем месте, и Мэтти не знала, о чем он думает. Это пугало ее больше, чем гнев. За краткое время их знакомства Си Пи никогда не скрывал своих чувств.
Мэтти отыскала спички. На каминной полке стояли металлические подсвечники; она установила в них свечи и зажгла сначала их.
Си Пи стоял на месте, не смотрел на нее и, кажется, вообще не замечал ничего вокруг. Гнев его вспыхнул и утих, а сознание, казалось, перенеслось туда, где ему не приходилось думать о друге и о том, что монстр, возможно, вырвал ему сердце.
Он перенесся туда, где ему ничего не грозит, где не надо думать о том, что случилось. Эти признаки мне знакомы.
Мэтти и сама много раз использовала эту тактику, чтобы не чувствовать боли, которую причинял ей Уильям. Проблема заключалась в том, что она не могла оставаться в том месте, куда уводило ее сознание. Ей всегда приходилось возвращаться в реальный мир, к боли, которую Уильям оставлял после себя. И она знала, что, когда Си Пи вернется в реальный мир, его друга по-прежнему не будет в живых, они так и продолжат сидеть в хижине в ловушке, а под дверью их все еще будет ждать монстр.
Поскольку заколотить окно было нечем, Мэтти взяла одно из толстых домотканых покрывал и в несколько раз его сложила. Встала на стул и вскарабкалась на стол, опустилась на колени перед окном и аккуратно заткнула покрывало в щели рамы, намотав верхний край на карниз, чтобы оно держалось. По бокам все равно пробивался сквозняк, но теперь
Мэтти слезла со стола. Дров в хижине осталось много: Уильям рассчитывал, что она весь день будет дома. Мэтти бросила деревяшки в очаг, зажгла лучину и почувствовала себя очень смелой и отважной, ведь ей разрешалось разводить огонь только под присмотром Уильяма.
В животе заурчало. Хлеб и сыр по-прежнему лежали на столе там, где она их оставила; воды должно было хватить на чай.
Мэтти засуетилась, нарезала хлеб и сыр, подбросила дров в очаг, налила в чайник воды и поставила его на огонь. Привычность действий успокоила ее; она снова выполняла свои обычные обязанности. Поставила на стол две тарелки, как всегда, две чашки, а когда вскипела вода, заварила чай.
Тогда она заметила, что Си Пи вышел из оцепенения и смотрит на нее с явным любопытством. Или то была жалость? Мэтти густо покраснела. Она не нуждалась в его жалости и не заслуживала ее.
– Сядь… поешь, – через силу проговорила она.
Ей было стыдно за скромный стол, и она не могла объяснить, что Уильям хранил еду в сарае под замком. Им и этот ужин перепал лишь потому, что утром ее муж оказался в хорошем настроении – думал, будто убьет демона и с торжеством вернется домой, удачливый охотник.
А потом удачливый охотник ляжет со своей маленькой женушкой и сделает ей сыновей.
При мысли об этом Мэтти затошнило, и она судорожно сглотнула. Она больше не должна ему подчиняться. Больше никогда.
Си Пи взглянул на аккуратно нарезанные хлеб и сыр и на тарелку со сливочным маслом.
– Можно сделать горячие бутерброды с сыром. У тебя же есть сковородка?
– Горячие бутерброды с сыром, – повторила Мэтти, и от воспоминания еле устояла на ногах.
Хрустящий хлеб, пропитанный сливочным маслом, с толстым слоем расплавленного желтого сыра, горячий, только что со сковороды; а рядом – тарелка супа с вермишелью в форме буковок.
– Все в порядке? – спросил Си Пи и шагнул к ней, готовый ее поддержать.
Мэтти отмахнулась, закрыла глаза. Она чувствовала запах этого супа и вкус хлеба на языке.
– Если не хочешь, можем не делать, – сказал он. – Подумал, что это лучше, чем просто хлеб.
– Можем… сделать, – ответила она. – Просто я… не умею.
– Ну ничего, я умею. Я умею готовить четыре блюда без микроволновки, и одно из них – горячие бутерброды с сыром. Точнее, пять, если считать хлопья с молоком, но высыпать хлопья в миску и залить молоком – это же не считается готовкой? Иногда я даже молока не наливаю. Просто ем хлопья прямо из миски, как чипсы. Но только если они с сахаром, знаешь? Такие детям покупают. Грифф говорит, что это ужасно, что у меня вкус как у четырехлетнего.
Си Пи говорил и намазывал хлеб маслом, а когда упомянул имя Гриффина, на миг остановился, и руки его обмякли. Но потом продолжил, словно ощутив прилив сил: