Кость в горле 2. Первая невеста
Шрифт:
Даже мысль об этом причиняла ему невыносимую боль, и в тот момент он забыл, что должен думать о своей жизни как о жизни государства, о жизнях тысяч людей. В его голове был только безумный страх потерять Элли, что заставляло его совершать ошибки.
Последнее, что он запомнил перед тем, как потерять сознание, это как Элли, из последних сил, стаскивала его с рацикана, промывала его рану и поила свежей водой, самой вкусной, которую он когда-либо пробовал.
А после он проснулся в большой светлой комнате. Занавески на окнах двигались от лёгкого ветра, сквозь
Он лежал на кровати в комнате, которая, хоть и была уютной и чистой, явно не была подготовлена для короля. Солидная деревянная мебель, хоть и была хорошего качества, не была роскошной.
Он не во дворце.
Но и не в пустоши.
Подняв голову, он увидел Элли, которая с ногами забралась на кушетку и читала какой-то журнал, написанный от руки. Она выглядела уставшей, но значительно лучше, чем в тюрьме пустоши: её пушистые волосы были собраны в простую прическу, она была одета в теплое домашнее платье, в глазах — уверенное спокойствие.
— Привет, — хрипло прошептал он, после чего она сразу же подняла голову, синие глаза расширились, а губы в форме сердца сложились в букву “о”.
— Лежи. Я позову маг-медика, — как всегда, она прекрасно контролировала себя. Он чувствовал, что она была очень рада, хотела броситься к нему, но вместо этого Элли сразу же сосредоточилась на деле.
Осмотр подтвердил, что Феликс почти восстановился — кинжал чудом не задел внутренних органов, медик залечил его внешние повреждения, а Элли каким-то образом умудрилась не допустить осложнения и заражения, когда они возвращались из пустоши.
Маг-медик разговаривал на таласском.
— Где мы? И сколько прошло времени? — спросил король у Элли после того, как медик ушел.
— С нашего побега прошло четыре дня… но сюда мы прибыли только вчера. Мы в Ондине, в империи, на постоялом дворе. Только здесь я смогла найти нормального медика, у меня не было времени добраться до Валледа.
Они разговаривали о деле, но это было последним, чего на самом деле хотел Феликс… и Элли тоже. Он хотел обнять ее, уложить на кровать и забыться в объятиях, позволить себе несколько часов на осознание того, что они выбрались, что они оба живы, здоровы, и вместе.
Но одновременно его тревожили возможные изменения в их отношениях теперь, когда они вырвались на свободу.
Несмотря на постоянную опасность и избиения, присутствие Элли там, в тюрьме, рядом с ним, делало Феликса почти счастливым. Несмотря на то, что он был пленником, ему казалось, что он обладал там неограниченной свободой по отношению к баронессе, у него было право обнимать ее тогда, когда он хотел, трогать ее, прижимать ее к себе.
Он контролировал почти каждый аспект их жизни в тюрьме, настолько, насколько мог, защищал ее, брал на себя наказание за ее работу, и он даже ждал этого момента, потому что после мимолётного удара хлыстом его наградой были нежные руки Элли на его спине.
Феликс получал от происходящего почти животное удовлетворение. Он никогда не имел такого контроля над человеком, над женщиной, которую
Это место, казалось, подарило ему Элли, убрав все препятствия на пути к ней. Не требовалось сложных ухаживаний, формальностей. Она всегда была рядом, доступна для него.
Феликс не сомневался, что если бы комнаты в “казармах” закрывались, он взял бы её невинность там, в тюрьме. И она была не против, он чувствовал силу её желания, её останавливало только то, что их могли увидеть. Элли была самой упрямой и сильной женщиной, которую он знал, и она добровольно позволяла ему заботиться о ней, защищать её. Она отвечала на его поцелуи и объятия. Она выбрала его.
Как он мог сейчас отдать её в руки другому мужчине? Даже мысль об этом вызывала в нем бешенство. И пусть это будет временно, но годами рядом с ней в постели будет другой мужчина, который будет трогать её мягкий плоский живот, держать в руках её маленькое тело, будет строить с ней семью. Она будет носить цвета рода другого мужчины и его родовые украшения. Возможно, у них даже будут какие-то милые семейные ритуалы, вроде кофе в постель. От мысли о том, что Элли, только что проснувшаяся, растрёпанная и нагая будет улыбаться другому мужчине, который будет приносить ей кофе, в груди появлялось бешенство. Как он сможет это пережить?
У него не было ответов на эти вопросы, он не представлял, как проживет следующие годы, как сможет дождаться того момента, когда она официально будет принадлежать ему. Он планировал приказать приготовить для Элли и Амалии Леонни зелья гарантированной беременности, чтобы этот этап прошел как можно быстрее и с формальностями было покончено.
Как жаль, что Элли не является герцогиней или принцессой. Тогда он немедленно женился бы на ней и был бы самым счастливым человеком на свете, дал бы ей все, чего она заслуживает. Но размышлять об этом уже было поздно и бессмысленно. У Феликса была своя роль, которую он должен был сыграть; он уже был помолвлен, и пути назад не было. Ему нужно было принять это и смотреть в будущее.
Он беспокоился, что Элли может просто не захотеть стать его фавориткой. Изначально, в таком случае, он планировал просто приказать, но после всего, что они пережили, после того как она рисковала своей жизнью, помогла ему выбраться из этой ловушки, буквально тащила его на себе обратно, разве мог он ей приказывать? Разве мог он не дать ей возможность выбрать его добровольно, после того как она была для него главной поддержкой, настоящим другом, верной соратницей? Да и приказами он добьется разве что послушания, а ему хотелось взаимности, хотелось ее ответной страсти, любви.