Кость Войны
Шрифт:
Берт постарался пропустить речь Рикера мимо ушей.
– Выдвигаемся, – повторил он. – А куда? С кем нас гонят воевать?
– Пока ты кемарил, – с готовностью начал бродяга, – на плацу суетня началась. И только загромыхали затворы казарм, только стража начала орать, как вдруг все стихло. Я прижух, слушаю. Трубы загудели, как всегда, когда правительственные указы читают. Ну и на самом деле. Загундосил какой-то тип от имени нашей герцогини, чтоб ей на том свете черти язык раскаленными клещами выдрали… Гундосит: «Горожане славного Руима! Я, ваша герцогиня, вынуждена объявить вам печальную новость. Испокон веков наш свободный город…» И так далее. А смысл-то в том, что нас против самого государя Императора воевать
Берт опешил.
– Как это? – не поверил он.
– А вот так. Я всегда считал, что герцогиня наша малость по башке стукнутая. А теперь и вовсе у нее мозги от вина, да дурманного порошка, да от танцев с утра до ночи, да от мужиков – в бараний рог скрутило. Ну а нам-то что? Нам даже лучше. Императорская гвардия как шарахнет в лоб всю эту шваль, которую в казармах мариновали, так от нее только мокрое место и останется. Но я битвы дожидаться не буду. И тебе не советую. Улучу момент, и деру. А?
И Рикер довольно расхохотался. Наверняка он слишком многое повидал в своей жизни, чтобы изумляться опасным прихотям знати. Спасти свою шкуру – вот что было для него главнее всего.
Так подумал Берт.
Решетка наверху с лязгом отодвинулась. На дно ямы спустилась узловатая, как драконий хвост, веревочная лестница.
– Эй, вы! – гулко грянуло с земной поверхности. – Живо вылезайте. Герцогиня прощает вас. И то – лучше в честном бою погибнуть, чем гнить в червивой яме. Живо!
Рикер не заставил себя долго упрашивать. Он прыгнул на лестницу и оттуда весело подмигнул Берту.
Генерал Альбаг покачивался в седле, покусывая дымящуюся трубочку вишневого дерева. Не оборачиваясь, спиной он привычно ощущал мерный гул двигавшегося за ним войска, гул, от которого трепетала земля. Глухо и мощно токали копыта боевых лошадей, бряцала сбруя, позвякивали окованные медью ножны, ударяясь о ратные наколенники. Генерал сдвинул шлем на затылок; попыхивая трубкой, то и дело потягивал себя за вислые седые усы. И улыбался. До Руима осталось совсем немного, и гнетущая жара спала, сменившись сырой прохладой, и небо затянуло тучами, будто здесь, вблизи мятежного города, в середине лета наступила осень.
Заросшая буйной травой равнина безмолвствовала. Не было слышно даже стрекотания насекомых. Кони тяжеловооруженных ратников на ходу хрупали сочной зеленью степных кустарников, приходящихся им выше морды.
Со стороны океана потянуло соленым хлестким ветром.
«Должно, к дождю, – подумал Альбаг. – Вот и букашек не слыхать…»
Впереди росла, выплывая из дымки, горная гряда. К вечеру генерал и его воины должны добраться туда. А за горами – уже и Руим.
Альбаг усмехнулся, вспоминая тот день, когда Императору доставили письмо от руимской герцогини. Ух, и закипел тогда императорский дворец! Первым делом укоротили сверху гонца, принесшего опечатанный сургучом свиток. Это уж само собой… Потом досталось придворному шуту, ненароком вякнувшему какую-то глупую шутку по поводу известных дней, когда у женщин безо всякого на то повода меняется настроение. Весельчака-уродца растянули прямо в тронном зале и засекли кожаным ремнем до бесчувствия. А потом Император призвал торгового советника, прибывшего из Руима месяц назад на рождение внучки. Толстяк советник, представ пред очи государя хмельным прямо из-за праздничного стола, потел, бормотал несвязицу и все норовил рухнуть на колени. Ему не давали – держали под руки, и лично государь хлестал его по лоснящимся щекам латной перчаткой. Наконец советник, оклемавшись от страха и боли, умудрился пролепетать, что за все время службы при герцогине никаких ростков грядущего заговора не заметил.
Тут уж Император рассвирепел. «Зачем тебе уши, если ты ничего не слышишь?!» – закричал он и сделал знак палачу, отиравшему кожаный ремень. «Зачем тебе глаза, если
Впрочем, ничего этого Альбаг сам не видел. Ему рассказывали. Гонец, шут и советник оказались не единственными жертвами монаршего гнева. За генералом послали сразу же после того, как Император получил письмо от обезумевшей герцогини, но Альбаг, зная нрав государя, благоразумно задержался у дворцовых ворот. И явился в тронный зал, как только Император о нем снова вспомнил.
Генерал без страха шел по пустым и гулким коридорам. Угрюмая стража у дверей молча пропустила его, и он вошел в ярко освещенный тронный зал.
Император полулежал на огромном монаршем троне, сотню лет назад вырезанном из слоновой кости в виде белого дракона с разверстым чревом – ибо легенда гласила, что императорский род вел свое начало именно от этих грозных существ. В каждом портрете и на каждом барельефе неизменно подчеркивалось сходство государя с древними разумными чудовищами – буйная грива, падающая на широкие плечи и оставляющая открытым чистый белый лоб, по-змеиному небольшой и чуть приплюснутый нос, широкие скулы, мощные челюсти и большие круглые глаза, словно лишенные век… На самом деле генерал видел перед собой тщедушного кривоплечего человека с заурядным лицом, несколько испорченным капризно оттопыренной нижней губой. Лишь глаза, круглые и немигающие, были точно такими же, как на портретах.
– Ты слышал, старый друг, что происходит в моей Метрополии? – сорванным от недавнего крика голосом прошелестел Император.
Генерал преклонил колени в знак глубокой скорби.
– Изменники и лжецы окружают меня, изменники и лжецы, – плаксиво продолжал государь, поигрывая золотым кубком.
– Твои слуги верны тебе, – сказал генерал тоном, который давал понять, что за всех подданных он ручаться не может, но он сам – как на ладони перед венценосным.
– И я так думал, старый друг, – поддержал Император. – Но я ошибался.
У Альбага тогда мелькнула мысль: попади он под горячую руку, и он бы мгновенно влетел в разряд изменников и лжецов. А теперь, когда бешеный гнев государя сменился глубокой скорбью по поводу скверной натуры его окружения, опасность миновала. Император затянул речь, в которой было много жалоб на одиночество и непонимание и очень мало дельных мыслей о произошедшем – и вправду – из ряда вон выходящем событии. Дождавшись утомленной паузы, генерал с преувеличенной готовностью вскочил на ноги и заверил своего господина в том, что преступная герцогиня будет строго наказана. Не более чем через две недели он, Альбаг, привезет ее голову, притороченную к седлу.
Прослезившись, Император отпустил генерала.
Альбаг не сомневался, что объявленная Руимом война окажется глупым фарсом. На сумасбродства герцогини закрывали глаза, пока она не лезла в торговые дела своего города, приносящего казне Метрополии хорошую прибыль. Но сейчас она перешагнула все допустимые нормы… Вполне может быть, что никакой битвы и не будет. Очухавшись от пьяного дурмана, безумная баба, скорее всего, придет в ужас оттого, что натворила, но… Голову свою ей все-таки придется отдать. Да и что будет, если даже она свихнулась настолько, чтоб осмелиться сопротивляться Императорской гвардии? Опытные и отлично вооруженные воины Альбага сомнут и растопчут жалкую горстку прихвостней герцогини… если они еще раньше не разбегутся. Не война это будет, а карательная экспедиция. А ведь Император распорядился двинуть против Руима конную гвардию в полном составе: значительную часть своего войска. Четыре тысячи воинов! Глупость. Хватило бы одной тысячи. И дошли бы скорее, и не потребовало бы предприятие таких затрат…