Костер и Саламандра. Книга вторая
Шрифт:
Броук даже протянул руку, будто хотел погладить дракона, — но устыдился и поправил мундир.
— Царевич, — сказала Виллемина, — рассчитал мудро и точно. Я распоряжусь — и царевич, и его люди получат всё, что попросят, и всё, что им понадобится.
— А Белый Пёс останется при великой матери, — сказал дракон. — Он — лишние глаза великой матери, а ещё он будет нашим голосом, пока мы далеко. Через него мы будем говорить с владычицей.
Не нужен таким наш зеркальный телеграф, подумала я. У них свои методы. А островитяне говорят: дикари! Дикари! Варвары!
А они — чужаки,
10
В столице остались четверо. Видимо, у них с самого начала было так задумано, потому что они даже не пошли в Штаб на большое совещание. Принц представил их Виллемине и сказал, что эти ребята будут защищать небо над Дворцом.
Эти четверо были молоды, так же смахивали лицом на хищных птиц, как и их сюзерен, — и ровно такие же у них были непроизносимые языческие имена. Ни выговорить, ни запомнить.
— Ну отчего не запомнить, белая леди? — сказал мне Далех, когда я пыталась назвать по имени самого юного, с белым шрамом на чёрной каменной скуле. — Хейа-Вайи его зовут, Ясный Месяц на вашем северном языке. И если вам, северянам, тяжело говорить на языке ашури, то на своём языке ведь вам говорить легко? Вот и запомни: Ясный Месяц, Медный Цветок, Горный Пик и Зарница.
— Добрый ты человек, Далех, — сказал Норис и вытер пот со лба. — Ты ж не только у Карлы, ты и у меня снял тяжесть с души и с языка. Так мы быстро разберёмся. Очень рад познакомиться, парни. Я — ваш генерал, отвечаю за безопасность города. С вами-то вместе мы никакую сволочь с воздуха близко не подпустим! Месяц и Горный Пик сегодня же отправятся с патрулём, а Зарница и Медноцвет — в жандармское управление, со мной. Изучать город — и получать инструктаж.
На том все и разошлись: Норис, Броук и столичная четвёрка — по своим делам, ашурийский (так правильно, а вовсе не «ассурийский») принц, Виллемина и Раш — в Штаб. А со мной остались мои люди — и Далех.
Сколько лет Далеху — я не могла понять.
Может, двадцать, а может, и сорок. Ряшка у него блестела, как надраенный медный грош, ни морщин, ничего такого, глазки узенькие, как щёлочки, зато губы толстые и мягкие, как у лошади, — и улыбаться любит. Зубы белые. И усы себе брил, и бороду, и все волосы — есть седина или нет, не разберёшь. Спокойненький такой, неторопливый, вкрадчивый, как толстый кот. Смотрит своими щёлочками — и улыбается. Белый Пёс из рода Белых Псов. С его родом прадед принца по имени Вольный Ветер заключил договор: чтобы они охраняли ашурийский престол в двух мирах.
В двух мирах. Рехнуться можно.
А ещё Далех отлично говорил на нашем языке, только называл всех на «ты» — и сначала мне показалось, что он вообще ничему не удивлялся.
Но Валор его таки удивил.
— Ты, достопочтенный Валор, — сказал Далех, — по моему разумению, из всех, кого белая леди вернула в мир под солнцем, самый невероятный. Я, мальчиком, слышал рассказы от деда о духах, вселившихся в чужое тело, и всегда это были страшные истории. И я уж точно не слышал о таком чародействе, что вселяет духа в давно мёртвое тело и тем даёт столько жизни этому телу.
— Знаешь, — сказала я, — я вот очень рада это слышать. Надо же и тебе показать что-то невероятное, не всё нам смотреть, разинув рот.
— Пока вы провожали эшелон, леди, тут было такое представление! — радостно сказал Ольгер. — Когда Ларс меня чуть с ног не сбил и завопил на весь Дворец: драконы, драконы приехали!
— И все ещё смотрели лошадей, — сказал Жейнар. — Золотых лошадок… или… не знаю. Золотых — это неточное слово.
— Золотые — впрямь неточное слово, — сказал Валор. — Лошади действительно очень красивы, деточка. Я бы сказал, цвета чайной розы, цвета вечерних облаков, освещённых солнцем, настолько холёные, что светился каждый волосок на их шкурах. Мы все изрядно отвлеклись, дорогая: наши прекрасные южные гости привезли с собой чудеса и надежду…
— Но хорошо бы вернуться к нашим печальным делам, да? — сказала я. — Скажите, Валор: вы тоже чувствуете вот это… что сердце ноет рядом с зеркалами?
Валор грустно кивнул и показал взглядом на наше главное «связное» зеркало, прикрытое куском кисеи.
— Смотрите, леди, — сказал Ольгер, сдёргивая ткань. — Вот проба.
Он щедро плеснул себе эликсира на пальцы, черканул знак призыва во всё зеркало — и Дар во мне отозвался той же тянущей болью, так, что захотелось схватиться за грудь.
А с той стороны снова поднялась эта серая муть.
— Ц-ц-ц, — вдруг зацокал Далех. — Ай-яй-яй… — и тронул кончиками пальцев стекло.
У него даже ряшка перестала быть самодовольной. А мы все ждали ответа — и уже понимали, что не приходится надеяться на что-то доброе.
— Рука должна быть тёплая, — сказал Далех. — Можно смотреть и через зеркало. Деды смотрели через отражение в растворе туфы, но можно и через зеркало. Только рука должна быть тёплая. Та рука, в которую ты льёшь туфу, та рука, которой чертишь этот знак… Скажи-ка, достопочтенный алхимик: не похож ли твой эликсир на раствор туфы?
— Да жаба ведает! — мотнул головой Ольгер. — Может, похож, только я не знаю, что такое туфа. Лучше объясни: что такое «тёплая рука»?
— У живого — тёплая, — сказал Далех и пожал плечами.
Клай, подумала я, — и мне захотелось орать и бить кулаками по стеклу, пока это проклятое зеркало не разобьётся. Я знала, что это Клай. И меня ужасал этот серый туман, будто его душа пыталась как-то докричаться из посмертия — и не могла…
— Мою руку в полной мере тёплой не назвать, — сказал Валор, — но худо-бедно я могу дозваться через зеркало.
— Простите, мессир наставник, — сказал Жейнар. — Вы не каждый раз могли, пока леди Карла не завязала третий Узел, помните? Наверное, теперь ваша рука уже достаточно тёплая…
— И всё же у меня пару раз получилось и раньше, — возразил Валор. — Впрочем, вампиры не могут вовсе, адмирал как-то говорил об этом…
— Это просто не их метода, — сказал Ольгер.
— Прекратите уже! — рявкнула я. — Клай умер! И его душе нет покоя! А вы…
— Деточка, дорогая, — тихо сказал Валор, — его душе нет покоя именно потому, что он не может высказаться. А мы пытаемся понять, как ему помочь.