Костер и Саламандра. Книга вторая
Шрифт:
Клай с трудом подковылял к мотору, держась за плечо Барна, и окинул толпу мертвецов неодобрительным взглядом.
— Сбились в стадо… стыдно смотреть, мессиры, — просипел он негодующе. — Как сборище старых баб на базаре. Тут леди-адъютант, я уж не говорю о себе, а вам и горя мало…
Барн взглянул на него удивлённо. Клай пояснил:
— Духи. Думают, если умерли — уже можно наплевать на дисциплину.
Барн понимающе кивнул. Духи устыдились и выстроились в ряд. Я не знала, смеяться мне или плакать.
— Куда едем, леди? — спросил Клай.
— А ты
— На войне быстро учишься, — сказал Клай.
— Мы — на улицу Прачек, — сказала я. — Там сейчас мастерская Фогеля. Туда повезли тела — ну и объясни духам, как туда попасть.
— А что объяснять! — махнул рукой Клай. — Слушай мою команду! — обратился он к мёртвым солдатам. — Следуйте за своими телами, там и встретимся.
Строй мертвецов распался — и они сами растворились в пространстве.
— Здорово, — сказала я с уважением.
У меня никогда не выходило так лихо общаться с призраками. В нашей команде так хорошо понимал их только Валор — и вот теперь и Клай научился.
— Я нескольким ребятам писал прошение задним числом, — сказал Клай. — Они при жизни не подумали… — и голос у него совсем сорвался в хрип.
— Тебе говорить трудно, — сказала я. — Потом расскажешь.
— Связки засохли, — сказал Клай. — И вдыхать очень тяжело. Спасибо.
И замолчал. Мы сели в мотор. Жандарм за рулём, по-моему, слегка трусил, но хорошо держался. Ему, наверное, было стыдно показывать страх при женщине и спокойном, как крестьянский конь, раненом солдате.
Барн выглядел получше, чем тогда, в зеркале: в поезде за время пути он отдохнул и подлечился. Его лицо уже не было серым и заострённым, появилась даже еле заметная тень румянца, и на отданный глаз наложили свежую повязку. В зеркале он показался мне старым — теперь я поняла, что Барн, наверное, ровесник Клая, а может, и младше.
— Я могу рассказать, — сказал он негромко.
И они с Клаем стукнулись кулаками, как кадеты. Барн держался так здорово, что я не могла понять, привычка это, привычное мужество или то товарищество, которое сильнее и смерти, и вообще всего. Барн, как все некроманты, не видел в Клае движущийся труп — только душу своего друга и командира.
— А я думала, ты видишь духов, — сказала я. — Там, на перроне…
— Ну я ж их не так вижу, как их благородие, — улыбнулся Барн неожиданно обаятельно. — Я их вижу как бы… не знаю… тенями этакими, без лиц, без цвета, без точной формы. И голоса слышу. Смирно они стоят или вольно — это уж я определить не могу.
— Ты отчаянный, — сказала я. — Отчаянный и верный. Уважаю.
— Их благородие — отчаянный, — возразил Барн, ухмыльнувшись. — Я просто понимаю: настоящий Дар — ценная штуковина, вроде гаубицы, только ещё сильнее. Такое оружие беречь надо, леди. Так вот мы с их благородием — как нитка с иголкой, — сказал Барн и повернулся, показывая шеврон на рукаве шинели. — Вот, видите, череп? Ефрейтор особого Её Величества отряда. Тоже считаюсь как некромант теперь. Важная служба.
— Вы видели междугорцев? — спросила я.
— Пришли, — весело сказал Барн. —
Поболтать подольше не вышло: мы приехали быстро. До этого вечера я не видела новой мастерской Фогеля — и здорово удивилась: это уже была не мастерская, как я это понимаю, а очень странное заведение.
Я бы сказала, помесь госпиталя с заводом.
Особняк был большой, с бельэтажем, в три этажа, и около него в скверике — крохотная часовенка во имя Путеводной Звезды, очень кстати. У входа в скверик на воротах красовалась солидная вывеска: «Военно-морской особый госпиталь во имя Провидца Лаола», эмблема в виде звезды, якоря и черепа — Путеводной Звезды, Благих Вод и некромантии, ага — и табличка: «Вход только по пропускам или в сопровождении персонала».
В швейцарской у ворот, освещённой трёхлинейной керосиновой лампочкой, дежурил жандарм — и встретил нас, отдав честь.
Особый госпиталь. Так мило!
Парадный вход — хоть куда, прямо роскошный, с газовыми фонарями по бокам — располагался напротив ворот, и вокруг никого не было. Зато во внутреннем дворе, тоже освещённом газовым фонарём, ещё стояла последняя подвода с гробами — и их заносили в особняк с другого хода, попроще. Ну да, логично же.
Окна бельэтажа были прикрыты матовыми белыми шторами, как в больнице. Я решила, что там располагались цеха, в которых работали люди Фогеля, — и нечего простецам на это глазеть.
Почти угадала.
Мы с Барном и Клай, которого мы держали под руки, вошли в роскошный холл с лепниной, канделябрами, в которых горели маленькие электрические лампочки, громадным зеркалом и ковровой дорожкой — и кроме всей этой красоты в холле оказалась такая же стойка, как в любой больнице. Там должен бы был сидеть дежурный медик, но оказался неожиданно знакомый юный святой наставник.
Который вскочил нам навстречу:
— Леди Карла! Рад! И вам, и вашим друзьям!
— Ого! — закричала я. — Как работается, наставник Фрейн?
— Запросто можно «брат Фрейн», — сказал он, широко улыбаясь, и погладил свою жиденькую бородку. — Меня, знаете, сам Пресвятой Отец Иерарх благословил. На работу с вами, во имя Господа.
— Гордыня — грех, — съязвила я.
— Немножко можно, — сказал Фрейн смущённо и покосился на Клая.
И чуть изменился в лице: похоже, только что достаточно рассмотрел его, чтобы понять, с кем имеет дело.
— Простите, наставник, — просипел Клай.
— Да ничего, мессир подпоручик, — сказал Фрейн. — Я привык уже. Просто… ну… к нам тут привозят того… покойных, которые совсем покойные… А с вами я даже и не знаю, как работать. Меня предупредили, а я всё равно не могу себе представить.