Костер на льду (повесть и рассказы)

Порфирьев Борис Александрович

Когда сознание полностью вернулось ко мне, я по­нял, что мы все еще едем. Снова слева от меня было стекло, и я опять попытался взглянуть в него. Оказы­вается, ночь еще не кончилась. Это была самая длинная ночь в моей жизни. «Летучка» мчалась по ровной доро­ге, возможно, по асфальту. Рука и нога у меня перестали ныть, но я почувствовал, что страшно замерз. Грубый брезент носилок не спасал мою спину от холода. И когда мы, наконец, остановились, мне уже все было безраз­лично. Мои носилки вытащили из машины и поставили на снег. Вновь в свете, падающем из дверей, я увидел санитаров, которые носили раненых. Санитары были в полосатых пижамах,—

очевидно, выздоравливающие. На улице все еще шел снег. Снежинки таяли на моем лице. Мне хотелось закрыться, но я не решался выта­щить руку из-под одеяла, так как знал, что стоит поше­велиться, как боль проснется и не даст мне покоя. Сей­час она притаилась где-то, и я стерег ее сон. Я совсем замерз, а снег все таял и таял на моем лице. Но созна­ние уже больше не покидало меня, и я приглядывался к окружающему. Мы находились около тяжелых резных дверей с большими медными кольцами вместо ручек. Стекла в дверях заменяла фанера. Каменные избитые ступеньки и асфальт перед ними были чисто подметены. Один из санитаров ступил на заснеженный газон, на котором стояли мои носилки, и предложил мне папи­росу. Я ничего не ответил ему и закрыл глаза. Я по- прежнему боялся спугнуть притаившуюся боль.

Потом меня понесли по каким-то лестницам. Было темно, и я лежал с закрытыми глазами. Но вдруг яркий свет заставил меня открыть их; когда я начал осматри­ваться, меня опустили на пол, в самых дверях. Вся ком­ната была заставлена носилками. На деревянных дива­нах вдоль стен сидели раненые. Их было много. Я по­думал, что до нас пришло несколько машин.

Комната была высокой, и потолок ее украшали леп­ные орнаменты и цветные пухленькие амурчики, пор­хающие по голубому небу. В простенках между высо­кими окнами, зашторенными синей бумагой, висели узкие зеркала в бронзовых рамах. Зеркал было много, так же как бронзы и красного бархата. Только все это давно закоптилось, растрескалось и облупилось. Керо­синовые лампы отражались в зеркалах.

Маленькая старушка в грязном халате, натянутом на пальто, записывала раненых. У нее было усталое лицо. Такие же усталые, как и она, девушки сидели рядом с ней; видно было, что всех их подняли в середине ночи.

Мне было удобно и покойно лежать здесь и наблю­дать за окружающим. Деревянные диваны постепенно начали освобождаться, зарегистрированные раненые выходили в дверь в противоположном конце приемного покоя. Только один парень сидел на стуле и разговари­вал по телефону. Я сначала было решил, что это жен­щина, так как бинт на его голове принял за косынку. Парень, очевидно, разговаривал с девушкой. Я слышал, как он уговаривал ее прийти в госпиталь. К моему огор­чению, старушка в халате не дала ему договорить, и па­рень, положив трубку, взял с полу... гитару! — и вышел из приемного покоя.

Мой взгляд продолжал скользить по комнате, остро видя самые различные детали, с тем чтобы тотчас же забыть о них.

Через некоторое время мое внимание привлек какой- то шум, и я оглянулся на двери, ведущие из приемного покоя. Парень с гитарой стоял в их проеме, пытаясь вырваться из рук немолодой медсестры. Она дергала его за гимнастерку, торчавшую из-под мехового жилета, и кричала:

— Молодой человек, отдайте огнестрельное оружие!

Не сумев справиться одновременно с ним и с пру­жиной тяжелых дверей, она на миг выпустила парня, и он, волоча ногу, бросился в приемный покой, ловко перешагивая через носилки. Разозленный, он остановился недалеко от меня и отрезал:

—

Я не молодой человек, а гвардии старший сер­жант! И пистолета не отдам!

Все с любопытством наблюдали за ними.

Женщина беспомощно огляделась вокруг и, кру­то повернувшись, заявила:

— Мне не отдадите, так замполиту отдадите,— и скрылась за дверью.

— Выручайте, хлопцы,— сказал парень, обводя взглядом носилки. Гитару он держал за гриф.

Я подумал: «Если старушка не выдаст, мы спрячем пистолет». На девушек я надеялся.

— Быстро сюда,— сказал я, и он торопливо шагнул ко мне, припадая на правую ногу.— Есть бинт?

— Нет,— он растерянно похлопал себя по карманам.

— У кого есть?

Одна из девушек, покосившись на старушку, которой я боялся, сунула руку в карман халата и незаметно бросила на соседние носилки индивидуальный пакет. Еще мгновение, и он оказался у меня в руке. Я хотел сбросить одеяло, но не смог и сказал:

— Давай, прибинтовывай к бедру.

Парень положил гитару, склонился надо мной и стал неловко снимать с меня одеяло.

— Осторожно!— крикнул я на него.— Это все-таки нога, а не деревяшка!

— Ну, не сердись, потерпи,— сказал он.

— Да хватит! Не на рану же ты его хочешь класть?!

— Ну, потерпи, потерпи, дружок,— говорил хромой. Потом он поднялся с колен и из внутреннего кармана мехового жилета достал пистолет. Это был красивый трофейный пистолет, по-моему, бельгийской марки, с удобной, врастающей в ладонь, рукояткой. Когда хро­мой приложил его холодную металлическую поверхность к моей ноге, меня бросило в дрожь. Я снова крикнул:

— Балда! Нельзя осторожнее?

Он промолчал и начал прибинтовывать пистолет. Я не мог приподняться и увидеть, как выглядят мои ноги, но подумал, что я сейчас, очевидно, похож на му­мию. Пока он бинтовал меня и закрывал одеялом, мне стало плохо и у меня закружилась голова. Рана пыла­ла. «Вот если бы этот холодный пистолет приложить к ней»,— подумал я.

— Ну, спасибо, дружок,— сказал хромой.

— Иди, иди. Потом будешь благодарить,— ответил я сердито.

В это время в дверях появилась давешняя медсестра; за ней шла молодая девушка. У нее были волосы цвета спелой соломы, смуглое лицо и ярко накрашенные губы. Но больше всего меня удивило ее шелковое платье — оно было из другого мира, казалось неправдоподобным рядом с гимнастерками и халатами сестренок.

— Здравствуйте, товарищи,— сказала она ледяным тоном, поглядев на нас через плечо.— Простите, Ната­лия Ивановна,— обратилась она к старушке за сто­лом,— я вам чуть помешаю.— Она немного помолча­ла.— Кто здесь Шаромов?

— Я,— отозвался хромой, поднимая с пола гитару.

— Пойдемте со мной к комиссару.

— А что я у него не видал?

— Пониже на полтона, товарищ боец!

— Гвардии старший сержант,— поправил ее Ша­ромов.

Девушка взглянула в листочек бумаги, который дер­жала в руках:

— Извините.

Шаромов посмотрел на меня и что-то хотел сказать. Девушка напомнила:

— Я вас жду.

Шаромов медленно перенес ногу через мои носилки, потом обернулся, запустил руку в карман мехового жилета, достал полную горсть орденов и медалей и по­ложил их мне на одеяло:

— Похрани пока и это.

Девушка смотрела на него бесстрастными, холод­ными глазами:

— Ну?

Шаромов нащупал в кармане еще одну медаль. Она со звоном упала на те, что лежали на моем одеяле. Шаромов обернулся ко мне: