Костер на льду (повесть и рассказы)

Порфирьев Борис Александрович

Я не был уверен, что поступок мой правилен. Одна­ко изо всех, кто любил Володю, остались только мы с ней...

Потом я подумал, что это неправда, — Володю любили его солдаты и офицеры... А родные?.. Я даже не знал, есть ли они у него. «Но они все далеко,—возразил я себе.— А я буду рядом с тобой... Завтра я буду рядом с тобой...»

Под эти мысли я незаметно уснул.

Наутро я вышел в тамбур и не удержался — закурил. Мимо проносились домики с островерхими крышами, платформы, заполненные молочницами с корзинами на перевязи, у шлагбаума стояла вереница грузовых машин, в дымящемся озерке

плавала деревянная бочка; появи­лись многоэтажные дома, их сменили заснеженные поля; потом пошли белые бараки, вынырнул завод «Серп и молот», и мы подкатили к перрону.

Площадь перед вокзалом обратилась на меня зво­ном трамваев, гудками автомобилей, шумом и сутолокой толпы.

Я стоял, опираясь на трость, и держал в руке веще­вой мешок.

Рядом с промтоварным киоском висела афиша с ле­тящей чайкой и четырьмя буквами «МХАТ», а подле — еще более крупные буквы «Бокс». Сердце упало, как будто бы это я должен был драться на ринге и — вот — не мог. Я подошел к афише. «26 января. Колонный зал. Сильнейшие боксеры страны». Так, так... Где этот Ко­лонный зал? Лада, конечно, знает...

Я круто отвернулся от афишной тумбы. Ну, что ж, ничего не поделаешь. Одним — боксерские перчатки, дру­гим — стариковский посошок... Я ударил палкой по ледяшке.

Милиционер мне сказал, что на Беговую улицу про­ще всего проехать на метро. Посмотрев на мою трость, добавил:

— Там пересядете на любой троллейбус.

— Спасибо, — сказал я.

Глупо, но я постеснялся ему сказать, что такой вари­ант меня не устраивает. Мне просто необходимо было познакомиться с Москвой. Пришлось остановить первого встречного. По кольцу до площади Маяковского, а там направо на первом троллейбусе? Хорошо. Я по­благодарил мужчину в золотых очках и в шапке «гоголь».

Москва из окна троллейбуса возникала передо мной громадная и величественная. Дом, в котором жила Лада, был под стать городу. Я задрал голову и посмо­трев на восьмой этаж. По Володиным письмам я знал, что она живет на самом верху. Лифт не работал, и лест­ница мне показалась бесконечной. Я отдыхал на каждой площадке. Сердце мое билось гулко, когда я стучался в ее дверь... Да, сказали мне, Лада Регинина здесь жи­вет, но она бывает дома не раньше семи часов, так же как и ее хозяйка. Нет ли у них телефона, спросил я. Есть, вот он висит, общий, не запишу ли я номер? Я записал номер, раскланялся и начал спускаться в бесконечность. Спускаться оказалось еще тяжелее, чем подниматься. Как я ни старался, но тяжесть тела то и дело приходи­лась на больную ногу.

Я вышел на улицу, посредине которой пролегал буль­вар. Это была самая широкая улица из всех, что я видел в своей жизни.

Я уселся на скамейку и достал кусок хлеба. Старик в кепке с наушниками наблюдал за мной, глядя поверх газеты. Через несколько минут мы уже были друзьями; может быть, этому помогла моя откровенность.

— Дети, дети... — сказал он.

Его сын погиб в сорок втором, — его надежда и ра­дость.

Мне захотелось снять перед ним шапку, но я сдер­жался. Мы разговаривали около часа.

— Не горюйте, — сказал он, — я устрою вас в гости­нице. У меня там работает зять. Тоже инвалид, как и вы. У них обычно останавливаются комсомольцы вроде вас. Бывают и военные, без паспортов. Идемте, я

позвоню ему.

Мы встали и, опираясь на палки, пошли через дорогу. Он отыскал гривенник и вошел в кабину телефона-автомата. Десятью минутами позже я уже сидел в трамвае и махал ему рукой. Трамвай шел узкой улицей мимо старинных домов из красного кирпича. Я смотрел через грязное стекло. Река под мостом лежала серая от копо­ти, холодной сталью поблескивали полыньи. У Киевского вокзала я сошел. В подъезде гостиницы швейцар внима­тельно осмотрел мою мятую шинель, но ничего не ска­зал. Мне пришлось долго ждать. Я сидел смирно, чув­ствуя себя здесь лишним. У барьера толпилось много народа. Мелькали солидные мужчины в меховых шап­ках, с пухлыми портфелями... Вся эта история показа­лась мне авантюрой. Но потом ко мне подошел парень в гимнастерке с заткнутым за пояс рукавом и весело сказал:

— Привет! Это, очевидно, о тебе со мной разгова­ривал отец?

— Да.

— Обещаю дня на два-три. Не дольше.

— Вполне достаточно. И большое спасибо.

— Чудак, — рассмеялся он. — Ты где воевал?

Я объяснил.

— А я здесь, — он ткнул пальцем перед собой. — Со­всем рядом с домом меня ранило, под Малым Ярославцем.

Когда все было готово, я еще раз поблагодарил его.

Он снова рассмеялся:

— Чудак! Мы же оба фронтовики.

В моем номере оказалось две кровати. На одной из них лежал усатый мужчина и читал «Огонек». Не дав мне опомниться, он спросил:

— Не подскажете, как назвать одним словом ква­шеное топленое молоко?

— Варенец.

— Правильно. А я никак не мог угадать... Вот чер­тов кроссворд, — говорил он ворчливо, вписывая слово в клеточки. Потом отложил журнал в сторону и спро­сил меня, откуда я и по каким делам.

Мы долго с ним разговаривали, лежа на койках, разделенных столом. Я все ждал, когда нога перестанет болеть, и представлял, как мы с Ладой встретимся. По­том я подумал: а что, если мы встретимся на матче бок­серов? Это могло бы сгладить остроту встречи. Дейст­вительно, зачем мне ехать на Беговую, не лучше ли сойтись на матче?

За обедом сосед объяснил мне, как проехать к Ко­лонному залу.

Прямо в кассе Дома Союзов я взял билеты на бокс и из автомата позвонил Ладе. Она уже была дома. Сейчас, сказали мне, она подойдет.

Стараясь сдержать дрожь в голосе, я произнес:

— Ладочка, это я, Саша Снежков. Здравствуй.

В трубке, кроме треска, ничего не было слышно. Потом раздался глухой растерянный голос:

— Здравствуй, Саша. Ты откуда говоришь?

Я объяснил.

— Хорошо, я сейчас приеду. Только договорюсь с со­седями, чтобы тебе можно было переночевать.

— Не надо, Ладочка, — сказал я.— У меня все в по­рядке.

Когда я повесил трубку на рычаг, огромное спокойст­вие охватило меня. Я выбрался из толпы и, прислонив­шись к цоколю дома, закурил папиросу из заветной пач­ки. Сегодня я мог позволить себе эту роскошь. Мне нра­вилось высокое здание, которое стояло по ту сторону улицы, мне нравились принарядившиеся к вечеру моск­вичи, мне нравились проносившиеся с шелестом трол­лейбусы.

Ладу я сразу узнал. Стройная, как лозинка, она про­биралась сквозь толпу. На ней было старенькое легкое пальто в талию и берет.