Костер на снегу
Шрифт:
Отдернув руку, Натали свернулась калачиком на белом шелковом покрывале, на белых простынях, под белым полотом. Все это было для нее символом чистоты, прямой противоположностью исступлению.
Они тогда так и уснули в объятиях друг друга, в полной темноте, а утром бородач разбудил ее словами: “Одевайся, я слышу стук копыт!”
Растерянная, встревоженная, Натали неуклюже застегнула пуговки платья в бледном свете наступающего утра, проглядывавшего через крохотные окошки. Потом она кое-как закрутила волосы узлом на затылке. Бородач тоже одевался, не в пример ей быстро и споро. Одевшись, он взял “винчестер” и вышел
Натали хотела окликнуть его, но промолчала, а когда следом за ним вышла во двор станции, там уже спешивался кавалерийский расчет. Двое вязали бородачу руки за спиной. Убедившись, что он связан достаточно крепко, они помогли ему подняться в седло, вскочили сами и рысцой направились обратно в форт.
Лейтенант расчета говорил что-то утешительное, поздравлял Натали с тем, что ей удалось выйти невредимой из такой переделки, но она не слушала, провожая взглядом бородатого головореза в черном. Тот ехал навстречу восходящему солнцу, покачиваясь в седле, со связанными за спиной руками, и ни разу не оглянулся.
— …особенно в обществе такого злодея. Как он вас не убил, ума не приложу!
Натали ощутила боль утраты, и тоску, и мучительное одиночество.
Не обернулся, думала она, не обернулся даже мимолетно, через плечо. Эта ночь так мало для него значила, что не стоило оглядываться на ту, с которой он ее провел.
Болезненная и мучительная, эта мысль оттеснила все остальное. Трудно было смириться с тем, что мужчина — пусть даже закоренелый преступник — мог разделить с ней столь неистовую страсть, а потом пойти своим путем, так, будто ничего не произошло…
Натали энергично помотала головой, словно пытаясь вытряхнуть все непрошеные воспоминания. Если бы только действительно все было так, как в ее рассказах! Она представила дело следующим образом: бородатый преступник не подпускал банду Викторио к станции до самого заката, а когда бандиты убрались назад в свое логово, ходил вокруг зданьица, дав ей возможность выспаться. Утром появился патруль, ее спасителя увели, и больше она о нем не слышала.
Не в силах больше бездействовать, Натали выбралась из постели и по безупречно белому ковру прошла к гардеробу — просторному, с застекленными дверцами. Распахнув его, она с минуту стояла, скользя невидящим взглядом по полкам, потом наугад выхватила белую сорочку и с судорожной поспешностью прикрыла свою наготу. Каким бы нелепым это ни казалось, она не могла избавиться от ощущения, что ее тело изменилось, словно ласки бородача оставили на нем неизгладимый след.
Словно они выжгли на нем клеймо.
Натали непроизвольно содрогнулась. Она жаждала кромешного мрака — благословенного бархатного мрака, что так хорошо скрывал все неблаговидные человеческие поступки, все муки совести, которые за этим следовали с устрашающей неизбежностью.
Примерно на тысячу футов ниже ранчо Натали сверкали и переливались в ночи, как драгоценное ожерелье на черном бархате, огни Клаудкасла. Очаровательное высокогорное поселение лежало в уютной долине между громадой Промонтори-Пойнт на востоке и величественной Кейв-Пик дальше к западу. Десятью милями южнее гора Снеффелз вздымалась своей вершиной на громадную высоту, но все превосходила Уилсон-Пик, высочайшая вершина в горной цепи Сан-Хуан.
* * *
Худощавый элегантный мужчина стоял в своем роскошном особняке у зеркала, поправляя лацканы
Это был лорд Эшлин Блэкмор, самая большая знаменитость Клаудкасла, английский граф, человек не только богатый и знатный, но и весьма привлекательный внешне. Не так давно он решил попытать счастья в Новом Свете, оставил туманный Альбион, довольно много путешествовал и, наконец, осел сначала в Денвере, а потом в Клаудкасле. Он прибыл в городок в 1870-м, в разгар лета, под видом агента железнодорожной компании “Денвер-Пасифик”, якобы заинтересованной в покупке земель, прилежащих к будущей ветке. Земли он не купил, зато с ходу завоевал немало сердец, а также доверие и приязнь жителей этого оживленного поселения (здесь процветали золотоносные прииски).
Желая как можно скорее обосноваться на постоянном месте жительства, лорд Блэкмор приобрел себе жилище — разумеется, самое внушительное из предложенных на продажу. Ранее оно принадлежало некоему золотопромышленнику. Быстро разбогатев, тот еще быстрее обанкротился и уехал, оставив в память о себе красивый особняк викторианской архитектуры с видом на колоритный городок и окрестности. Он выстроил его, еще купаясь в деньгах, и потому не поскупился на отделку.
Самым впечатляющим помещением нижнего этажа была гостиная с “фонарем”, откуда открывался живописный вид на величавые горные вершины и на хорошенькое, как картинка, поселение. Не мудрено, что именно здесь лорд Блэкмор принимал желанных гостей.
В это время суток здесь хозяйничал лунный свет. Он омывал мрамор скульптур, черное дерево спинета, гобеленовую обивку мебели, парчу драпировок, кружевную отделку занавесей. Он словно стекал по полировке двойных дверей, распахнутых навстречу ночной свежести.
Закончив приготовления, граф встал в дверях. Лунный свет посеребрил его светлые волосы, четче обрисовал благородную линию носа, придал загадочный оттенок игравшей на губах улыбке. Когда гравий подъездной аллеи захрустел под колесами черной лакированной коляски, улыбка стала шире и теплее.
Натали спустилась с подножки и на миг замерла в потоке лунного света. Даже в этом холодном сиянии волосы ее отливали золотом, зато бирюзовый шелк платья обрел оттенок прохладной морской глуби. Встретив взгляд зеленых глаз, граф затаил дыхание: эта женщина была поистине совершенством, без малейшего изъяна.
В считанные минуты она оказалась в гостиной — и в объятиях лорда Блэкмора.
— Как тебе это удается, дорогая? — шепнул он ей на ухо. — С каждым днем ты становишься все прекраснее! Идем, Я налью тебе вина, и мы сможем минутку побыть наедине, пока не пригласят к ужину.
Натали постаралась вложить в улыбку все тепло, которое должна была бы ощутить, но не ощутила. С этой фальшивой улыбкой на губах она боролась с желанием оттолкнуть графа, выбежать из комнаты и вернуться в уединение Клауд-Уэста. Прижимаясь щекой к крахмальной манишке, она чувствовала, как мужские губы скользят по ее волосам, а руки — по обнаженной спине в низком вырезе вечернего платья, и едва удерживала крик: “Оставь меня! Не прикасайся!”
Натали удалось совладать со странным порывом, но она оставалась совершенно пассивной, пока граф не выпустил ее из объятий. С минуту он всматривался в ее лицо, держа за плечи и сдвинув брови.