Костер в ночи

Петровых Мария Сергеевна

Тут всё не наяву: И те цветы, что я зову живыми, И вещи, что зову моими, И комнаты, в которых я живу, Тут все не наяву, И я хожу шагами не моими, — Я не ступаю, а сквозь сон плыву. Из бесконечности волною пенной Меня сюда забросил океан. Едва прилягу на диван — Поток минувшего умчит меня мгновенно. Засну — и окажусь на дне. Проснусь — и сквозь редеющий туман Из темных снов доносится ко мне Извечный, грозный гул вселенной.

Разговор птиц

Кто, опричь меня, знаком С птичьим языком?.. Чуть

трепещут камыши, Чуть мерещится в тиши — «Вью, вью, вью» и «вьет, вьет, вьет», Значит, скоро рассветет, Вспыхнет зорька в зябкой дрожи… Так про что это, про что же? Про что? Разумеется, про то. «Цвири-цвири», слышь-послышь… Тишь. Ну так что же? Да иль нет?.. Лишь роса блестит в ответ, Влажны листья диких роз, Кто-то где-то произнес: «Тью-тью-тью, тю-и, тю-и» — Да, да, да, молчи, таи. Это значит: чуешь, чу? Чую, знаю и молчу. Да, да, да, я знаю тоже… Так про что это, про что же? Про что? Вот про самое про то. «Цвир, тю-и, ку-ку»… Кто знает, Может быть, уже светает?.. То не нота и не тон — Что-то из лесных сторон. Тишиной навеян шорох, — Чей он, чей он, чей он — шорох?.. Листьев? Тростника? Осоки? То ль колосьев шум далекий? Да иль нет?.. Но я-то знаю И мечтаю, напеваю. «Цвир, цвир, цвир» — звенит не зря, Разгорается заря, Пташка пташку окликает… Ну а все-таки… Кто знает?! Что ты! Солнышко встает: Птица ль птицу не поймет, Мне ли песенки звенящей Не понять в росистой чаще, — «Тью-фюить» — кругом пошло. Это значит — рассвело.

1913

Лодзь

Ну, а если нет?

Ну, а если нет? Если это бред?.. Мучусь грезой безрассудной, Призываю образ чудный, Жажду угадать ответ, Ибо, если нет, Тогда… трудно! Ну, а если да? Если будет так?.. Вспыхнут зори в жгучей дрожи, Разгорится день погожий, Как багряный мак, Ибо, если так, Тогда… — Боже!!

5 августа 1915

Лирическая ирония

Я приходил с визитом К той гордой, беспощадной И что-то бестолково Твердил… (О, бред больного!) Терзал тебя стихами, Ломал, корежил слово И разгрызал зубами (Мне лишь бы не заплакать!) И кровяную мякоть Давал тебе, давясь слезами: «Глянь!» Я приходил с визитом К той скрытной, непонятной И снова бредил, снова Губами и плечами… (О, гром тирады этой, Тиранской и терновой!) Внимали ей сурово Священные предметы: Недрогнувшие стены, Нетронутое ложе, Не раздробленный кулаками Стол. Теперь с печалью скрытой Сижу я одиноко, Задумавшись глубоко, На сотни дней разбитый, И все мои визиты, Все до единой раны, В клубок безумный свиты. А я уже счастливый, Любимый и желанный, А я уже далекий, пьяный Муж.

Владислав Броневский (1897–1962)

О радости

Над тихой водою лазурной небо лазурное тихо, но ветер ворвался бурный зелено, молодо, лихо. Ты

откуда — шальной, зеленый, над какими летал лесами? Еще в росах калины и клены, а глаза еще полны слезами. Устоялось вешнее вёдро, Воздух золотом солнца светел. Зелено, молодо, бодро, сердце, лети, как ветер! Светом и шумом зеленым низвергайся, радость живая!.. Вешним калинам и кленам, тебе и себе напеваю.

Полоса тени

Мелькнула птица, бросив тень на окно, где свет царит дневной… И вот опять — простор весенний и высь бездонна надо мной! А зелень! Пропадешь в зеленом пространстве трав, деревьев, лоз! Идти, родная, далеко нам сквозь шелест кленов и берез. Нам жить да жить в земном свеченье. Полжизни, правда, не вернешь… Вот птица полосою тени мелькнула с криком… Ну и что ж…

Закат

По снегу, что выпал впервые, белый день босиком пляшет; кудри рассыпал ржаные, шляпой соломенной машет. Пламя пробрало солому розово, зеленовато, лилово… Счастья — дню золотому! Славься, огнеголовый! Под небом, ясным по-детски, за горою скрылась устало громада света и блеска и на землю тенью упала.

Константы Ильдефонс Галчинский (1905–1953)

Спящая девочка

Дочери Кире и Анджею Ставару

Доченька, спи. Ночь приближается мерно, Полным составом нот тишину дробя. Если прислушаться, в этой ночи, наверно, Отыщется что-то и для тебя: Месяц и улочка, что, забирая правей, Сворачивает в мирозданье, И ветер для легких твоих кудрей, И тень для щеки твоей, И для сердца — страданье.

1947

Стишок о воронах

Во мгле дубовой кроны уселись две вороны, а воздух весь блистает; томит ворон дремота, летать им неохота, снежком их засыпает. Ни ручеек привычный, ни городок фабричный им не сулят урону; сидят вороны рядом, глядят безумным взглядом — ворона на ворону. Коль в ноты превратить их — четыре струнных нити звучали б над простором, а так — во славу воронам в оцепенении сонном — in saecula saeculorum [2] . Небо в искристых звездах, голубеющий воздух, ночь, вихрь — воронам укрытье. Спи, ручей нежурчащий, доброй ночи вам, чащи, вороны, спите!

2

Во веки веков (лат.).

1952

Ведь не удастся выразить все это…

Ведь не удастся выразить все это… Шум за стеною записать хотя бы! Дождь? или поезд? ишь шаги по тротуару? Льет слабый свет извозчичий фонарик, к стене прибитый странно… И голубь глиняный, щегленок деревянный, и рыцарь наш XVII-вековый на лошади XV века…

1953