Костры на сопках
Шрифт:
— К вашей милости собрались, в Ниякину [1] — неуверенно заговорил тот. — Заступничества просим, ваша милость. Вызвольте из беды, совсем камчадал оскудел.
— Что ты хочешь, братец?
Камчадал в камлейке кивнул на своих спутников, увешанных мехами:
— Помогите добришко сбыть мало-мало…
— А что же купцы? — нахмурился Завойко. — Не покупают?
Камчадал в камлейке замялся, просяще посмотрел на Гордеева и торопливо заговорил на своем языке.
1
Ниякина —
— Ну что там, выкладывай, не бойся! — нетерпеливо проговорил Завойко. — Что, обижают купцы?
— Обижают, морят голодом, — торопливо заговорил камчадал. — Совсем нет житья… Зверя бить нечем — купец пороха не дает. Купец водку дает, бусы дает. Бусы кушать не будешь… Что бедному камчадалу делать? Пропадать! Камчадал говорит — в Ниякине большой начальник купцов в руках держит, камчадалу помогает.
Завойко соскочил с седла, подошел к камчадалам, молча потрогал шкурки зверей. Были тут голубоватый дымчатый соболь, огненная куница, палевая белка.
— Ах, ушкуйники! Варвары! Как торгуют! — бормотал сквозь зубы Завойко. — За такой товар тысячи загребают, а людям копеечные бусы привозят! Да таких купцов надо отсюда взашей гнать! Такой торговлей они мне весь край опустошат, не хуже чумы. А нам здесь жить, строить, как на исконной русской земле. — Он обернулся к Лохвицкому: — Аркадий Леопольдович, я же распорядился: купцов должны сопровождать особые чиновники с солдатами, и обязаны они смотреть, чтобы торговля шла честно, по людским законам.
— Осмелюсь доложить, Василий Степанович, — заговорил Лохвицкий, не отрывая глаз от соболиной шкурки на шее камчадала: — купцы и без того в большой обиде на вас. Жалобу в Петербург отправили — якобы стесняете свободу коммерции.
— “Свободу коммерции”! — возмутился Завойко. — Спаивать народ, забирать у инородцев последние средства существования, не давая ничего взамен, — это, что ли, “свобода коммерции”? Нет, грабить Камчатку никому не позволю, законов человеческих не преступлю! Пусть шлют хоть тысячи доносов!
Он в волнении несколько раз с силой хлестнул нагайкой по высокой траве, потом, успокоившись, сказал Лохвицкому:
— Напишите немедля Максутову — пусть он поможет камчадалам продать меха да проследит, чтобы из Петропавловска ни один купец без чиновника и солдатского дозора не выезжал.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — с почтительной готовностью ответил Лохвицкий и, достав из кожаной сумки бумагу и перо, принялся писать.
Когда письмо было готово, Василий Степанович передал его камчадалу в камлейке:
— Дойдешь до Петропавловска, братец, вручишь эту бумагу капитану Максутову. Он тебя в обиду не даст. Получите порох, муку… А домой вернешься — скажи камчадалам: пусть промышляют безбоязненно. Государству от этого, польза великая.
Камчадал спрятал записку, низко поклонился и, обернувшись к Гордееву, что-то скороговоркой
— Еще вот желаю сказать, большой начальник, — осмелел камчадал.
— Что такое? — насторожился Завойко.
— Опять наших сивушей чужие охотники бьют. Каждый день, разбойники, на наш берег приходят, будто здесь и хозяина нету.
— Где это было?
— У Черной губы, ваша милость. Я с сыновьями на медведя ходил. Вышли к морю и видим — чужой китобой стоит. А охотники с того китобоя на нашем берегу сивушей бьют. Мне сыновья и говорят: “Давай пальнем, батя, авось страху нагоним, спугнем!” Да разве таких заморских разбойников нашим ружьишком напугаешь! — Он, усмехнувшись, показал самодельный дробовик. — Их пушкой бить надо.
— Да, — сумрачно проговорил Завойко, — совсем обнаглели наши соседушки, руку к нам запускают, как в свой карман… А самое обидное, что мы их проучить достойно не можем. А следовало бы! Ох, как следовало бы! Интересы государства нашего и престиж того требуют. Сегодня сюда лезут, завтра подалее руку протянут… аппетит-то с едой приходит… Богатства наши заморским соседям спать не дают. Велика Россия, а все же растащить ее по кускам могут, коли силы не будет.
Горечь и гаев чувствовались в словах Завойко. То, что он слышал от камчадала, не было для него новостью. Храбрый, бывалый моряк, участник знаменитого Наваринского сражения 1827 года, он последние годы своей жизни служил на Дальнем Востоке. Сначала управлял факторией Российско-Американской торговой компании на берегу Охотского моря, учредил здесь новый порт Аян, потом принял на себя управление Камчаткой, которая входила тогда в состав Восточно-Сибирского края.
Завойко деятельно взялся за переустройство Камчатки. Он первый в этих местах стал строить корабли, насаждать хлебопашество, завез на Камчатку молочный скот, старался упорядочить меновую торговлю с камчадалами.
Не раз Завойко извещал русское правительство о бесцеремонном и возмутительном хозяйничанье чужеземных промышленников в русской части Тихого океана. Китоловы бесчинствовали: били сивушей, вырубали леса, разоряли юрты туземцев. Но царское правительство смотрело сквозь пальцы на разбой иностранных моряков, а сам Завойко был бессилен остановить ретивых соседей — вооруженные силы Петропавловска были ничтожны.
Пользуясь каждым удобным случаем, Завойко посылал губернатору Восточно-Сибирского края генералу Муравьеву и в Петербург донесения, в которых описывал богатства Камчатки, выдвигал проекты хозяйственного преобразования и доказывал, какое большое военное значение, как аванпост на Тихом океане, имеет порт Петропавловск. Завойко просил прислать ему корабли, солдат, чтобы иметь возможность укрепить порт. Много бессонных ночей провел он над разработкой проекта укрепления Петропавловска.
Но далекая северная столица отвечала молчанием. Чиновники в Петропавловске потихоньку посмеивались над упорством Завойко, считали его чудаком, возомнившим себя преобразователем самого дикого и запущенного края великой империи. В то время немало замечательных областей, находившихся в самом центре страны, пропадало без пользы. И кому в Петербурге было дело до далекой Камчатки!