Костры Сентегира

Мудрая Татьяна

— Не успел придумать. Говорят, Гнедком звали самого лучшего коня в наилучшей книге.

— Всё равно не годится. Он ведь прежнюю кличку помнит, а ты не знаешь. Тебя как величают?

— Сергеем… Нет.

Это сочетание звуков стало мёртвым, плотью без души.

— Сорди.

— Сардар… — позвала девушка. — Так тебя звал хозяин?

Конь замер, повернул голову, но с места не сдвинулся. Угадала девушка или нет — для него это имя тоже не имело никакого него смысла. Как и для Сорди.

— Не годится. Сорди. Сардар. Сардер, вот как. Шерл и Сардер,

живые самоцветы. Драгоценные камни в оправе своей сбруи.

Гнедой прислушался. Леэлу черпнула воды из ведра, полушутя брызнула ему в морду, плеснула наземь, потом поднесла ковш к тёмным, мягким губам:

— Пей, Сардер. А напьёшься вдоволь, наденем на тебя добрую обувку: по горам ходить, ввек не сносить.

— Благодарю вас обоих, — говорила Та-Эль, доставая из заплечной сумы кошель и отсчитывая по золотому за каждую деревяшку: такая цена была назначена. — Дядюшка, ты вот что прикинь: тебе одни орудия изо всех оружий оставили, а моему Сорди нельзя сталь за поясом носить, ибо ученик.

— Я тебе еще не всё рассказал, — ответил Орхат, глядя себе под ноги. — Стали правоглавы мою дочку хаять, что истая ведьма на свет уродилась. Почему — сама видишь. Стройно и гордо себя держит, припевки смутные во время дела распевает, всякая живность и любое ремесло к рукам льнут. Слушаются, значит.

— Ведьма — та, кто ведает,

— тихо проговорила Карди,

— Знахарка — кто знает,

Жрец — тот жрёт, а лаечка

Без помехи лает.

— И ещё. Когда я ото всех отделился и высокую цену стерпел…

— Решили, что нечестно с дочкой живёшь. А как же иначе!

— Клевета это.

— А хотя бы и нет — мне-то что в вас, а вам во мне. Твоё мастерство от этого хуже не станет.

Сорди во время этого разговора вываживал рядом обоих жеребцов, стараясь поуспокоить: девушка ушла внутрь хижины, унеся с собой золото и свои заговоры.

— Им тоже в этом ничего, пока мы смирно здесь сидим и с хлеба на воду перебиваемся. Вернуться теперь нельзя: обещали камнями отогнать. Камень в оружиях не числится.

— Угм. Поварёшкой тоже убить можно, если как следует в висок нацелить, — согласилась Кардинена. — И что — так и будете с дочкой смиренников из себя разыгрывать? В том только и бунт, выходит — имя сменить.

— Чего ты от меня хочешь, ина командир?

А она в самом деле командир, подумал Сорди. Водительница Людей, такое имя эхом отдаётся мне ото всех здешних гор.

— Твоего прежнего и настоящего. Нет прокованной стали — сделай мне меч из дуба тысячелетней выдержки. Чёрного дуба. Или у тебя нет резцов: ведь они — запретное железо. Только не ради ли них ты в кузне пламя поддерживаешь? Ах, да тебе даже простым ножом пользоваться запрещено… Вот, от нас возьми. Сорди!

Он понял еще до того, как его позвали по имени. Бросил поводья, достал своего «волчонка» из потайной прятки, протянул Орхату. Не показывать, не отдавать в простоте душевной, подумал мельком.

А сколько раз я это уже делал! Только теперь самое истинное для того время. Уж никак не простое и не простодушное.

Кузнец, однако, лишь покачал головой:

— Не возьмёт мой матерьял. И единой стружки не снимет — кусок лезвия враз отщепится.

— Нет. Мы его на кремнях Шерры точили. Всем стал хорош. Так, говоришь, ты вчерне работу уже сделал?

Орхат воззрился на нее, как на безумную. Потом расхохотался:

— Узнал. Только и узнал сейчас тебя — не глазами, нутром. Помнишь, значит, как такие мечи творятся? Семижды семь резцов нужно сменить, прежде чем малый ножик в дело пойдет. Он для самого тонкой резьбы пригоден.

— Скоро докончишь?

— Смотря как дело пойдет. Рисунок под владельца подбирается, по особую песню кладётся. Пока мы с дочкой ее творим, придется вам с учеником помогать по хозяйству. Да и возьму дорого. В прежние времена за добрый клинок брали столько цехинов, сколько на нём уложить можно.

— А нынче главная наша плата — мы с Сорди промедлим идти по своему пути. Остальное уж как-нибудь одолеем — не нищие.

Переночевали все четверо под железной крышей: лошадей не стреноживали, сами от чужих людей отобьются, только бросили им для интереса по охапке из Орхатовых запасов. Тот буркнул: «Сено — это мы корову хотели завести». После этого Сорди ожидал было, что там и грязно будет, как в хлеву, но приятно обманулся: пучки духовитых трав под низкой притолокой, чистое тряпье на широких лавках, стол, выскобленный и вылощенный до блеска. Печь была странного вида: не с высоким челом, но низкая, плоская, крытая поверх внутренних труб серым мрамором. Когда такую в зимнее время протопят, на ней можно, чуть поостерегшись, всю ночь спать в тепле.

На самом восходе кузнец с дочерью заперлись в кузнице — а потом только и выскакивали, чтобы справить нужду. Должно быть, тратили подкожные запасы, готовили на горне, а посуду ставили на наковальню, заметила Карди. Воду в ведрах они с Сорди приносили им с родника и ставили у дверей, себе готовили сами.

Строго говоря, кухарил один он: Карди относилась к еде весьма прагматически. Не отравились — и слава вышним силам, что еще требуется? Соль вредна — так и ну ее, сахара нет, один мед из борти, полученный ценой пчелиных жизней, — обойдемся, манная крупа — вообще дикий манник, и вообще в травках девушкиных лучше не копаться, как бы хорошо ни пахли.

Сорди мигом навёл свой порядок. Перенюхал и попробовал на зуб все корешки — отцы-основатели заставили его заново пройти суровую школу путешественника. Обнаружил бочата с крепко пахнущими маринадами, мешочки с бурым рисом, в который только ягоду по сезону добавь — и получится отменный фруктовый плов. Даже настоящий, мясной, имеем из чего соорудить. Мясо, правда, сушёное, чёрное, как грех, сутки отмачивать приходится, зато чеснок и в уксусе замаринован, и под ногами произрастает в изобилии. Видом на алтайскую черемшу смахивает, но сочнее. Кофе в зернах был у них пока свой.