Костры Тосканы
Шрифт:
ГЛАВА 10
Стояла жара, и народу в собор пришло маловато. Савонарола был раздражен. Впрочем, его проповедь довела-таки до истерики трех богобоязненных прихожанок, и от сердца у него отлегло.
Он задержался в Санта-Мария дель Фьоре, чтобы поговорить с приором и успокоить чиновников, встревоженных победным маршем французов.
— Карл Французский — помазанник Божий, — объявил Джироламо собравшейся подле него группе люден. — Его нечего опасаться, он никому не желает зла.
Его порадовало, что приор в этот раз выглядел скромно и что в одеждах служащих Синьории преобладал темный цвет.
— Мне по душе ваш сегодняшний вид, свидетельствующий о том, что ваши помыслы устремлены к благочестию, а честолюбие и тщеславие забывают дорогу к вашим сердцам.
Услышав такое из уст грозного Савонаролы, кое-кто из чиновников позволил себе улыбнуться, чем тут же навлек на себя его гнев.
— Но некоторые из вас, как видно, лукавят, полагая, что Господа нашего легко провести. Они не подозревают, что им не дано укрыть от ока всевидящего свои плутни. Поберегитесь же, грешники, смирите гордыню и умерьте, пока не поздно, свой нрав.
Градаццо Онданте, несмотря на неудовольствие, вновь засветившееся в глазах неистового аббата, решился задать волновавший его вопрос.
— Преподобный отец, все, что вы говорите, прекрасно, но хотелось бы знать, как флорентийцам следует отнестись к сопровождающим Карла французам? Занять ли нам выжидательную позицию или пригласить их к себе как гостей? Пусть сам Карл — помазанник Божий, но он ведет с собой армию! — Онданте обвел глазами присутствующих. Он видел, что все одуревают от жуткой жары, однако многие, заслышав его слова, встрепенулись.
— Да-да, — произнес кто-то из старых и уважаемых служащих Синьории, — как нам быть с этим, любезный аббат? Над независимостью Флоренции нависла угроза. Если Карл захочет разбить нас, он это сделает без труда. Ни Сиена, ни Модена, ни тот же самый Милан уже не придут к нам на помощь. Что же теперь нам, по-вашему, следует предпринять?
Савонарола поморщился, в его зеленых глазах зажглись недобрые искры.
— Если вас так беспокоит ваша участь в этом суетном мире, то я как ваш проповедник напрасно тратил слова. Все пройдет, все станет прахом. Только царствие Божие — пристанище нам и оплот. Все остальное — бренно. Вы, я вижу, боитесь гибели? Но задумайтесь, страшна ли она тому, кто покаялся в своих прегрешениях и неустанно возносит Всевышнему благодарственные молитвы?
— Но, — не отступался Градаццо, — если город будет разрушен, где же мы будем молиться? Флоренция — моя родина, и я совсем не хочу, чтобы она обратилась в ничто…
— Смирите гордыню, Онданте! И когда пойдете на исповедь, не забудьте включить ее в перечень своих прегрешений!
Градаццо Онданте почувствовал, что в нем закипает злость.
— Нет, отче, сейчас во мне говорит совсем не гордыня…
— Мы часто сами не можем судить, что плохо для нас, что хорошо, и потому возвышаем свой голос против вышнего промысла, впадая тем самым в великий грех. — Савонарола внимательно оглядел присутствующих и заметил, что многие смотрят на него с неприязнью. — Не пытайтесь проникнуть в замыслы Господа, флорентийцы, и забудьте хоть на секунду о собственных выгодах! Помните, лишь смирение сулит нашим душам отраду!
Кто-то закашлялся, кто-то переступил с ноги на ногу, чиновники Синьории мало-помалу
— Не отрицаю, возможно, я грешен, но все же считаю первейшим долгом своим не допустить раздела республики и последующего ее разграбления. Разве Господь не велит нам беззаветно и терпеливо нести бремя забот своих и трудов? Флоренция — вот главная наша забота. Если мы должны снестись с французами первыми, дайте нам знак! Если существует другая возможность, укажите нам эту возможность. Но если какой-то из наших шагов вовлечет город в войну, пусть каждый из нас будет проклят! — Он не чувствовал, что кричит, пока кто-то не потянул его за рукав.
Савонарола понял, что надо спасать положение. Он принял озабоченный вид, потом увещевающим тоном сказал:
— Мне необходимо все это обдумать. Я пришлю за вами, когда решу, как следует поступить.
Коротко поклонившись, доминиканец отошел от чиновников и уже собирался присоединиться к монахам, как вдруг заметил фигуру в белом, приближающуюся к нему. Он узнал настоятельницу Сакро-Инфанте и, хотя виделся с ней нечасто, ощутил прилив раздражения. Неколебимое спокойствие сестры Мерседе было укором его постоянной взвинченности, а ее рост и стать напоминали ему о собственных физических недостатках.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — произнесла сестра Мерседе, склонясь к руке проповедника. — Господь услышал мои молитвы!
— Что вы хотите этим сказать? — неприязненно буркнул Савонарола. Он понял, что беседа предстоит непростая, и торопливо перекрестился, словно бы ограждая себя от будущих неприятностей.
Сестра Мерседе на мгновение прикрыла глаза. Монастырская жизнь приучила ее терпеливо сносить многое. Она словно бы не заметила намеренной грубости собеседника и спрятала руки в рукава своего облачения.
— Святой отец, прошло больше года, с тех пор как вы посещали Сакро-Инфанте. Фра Мило, конечно, не оставляет нас без своего попечения, но многие наши сестры нуждаются в ваших советах. Кроме того, вас ожидают и те несчастные, которых мы призреваем.
Савонарола поморщился и отступил на пару шагов, чтобы не задирать голову, беседуя с аббатисой. Впрочем, эта уловка мало что изменяла во внутренней иерархии их отношений, ибо сестра Мерседе происходила из родовитой пизанской семьи и маленький аббат волей-неволей ощущал ее превосходство.
— Чем я могу их утешить, сестра, если лучше меня это сделают слова Святого Писания? Безумие отступает перед покаянной молитвой. Каждый труждается на своем поприще и несет свое бремя забот.
— О преподобный отец, кому, как не вам, целить души несчастных? — быстро проговорила сестра Мерседе. — Умоляю вас, выслушайте меня! Не ради моего сана, но ради всех сирых и страждущих, обретших в Сакро-Инфанте пристанище и приют. Изо дня в день наши сестры видят ад в их глазах, изо дня в день они борются со злом, их угнетающим, и радуются, когда им удается сделать для них хоть какую-то малость. Мы торжествуем, когда обделенный разумом человек начинает лепить горшки, а годами молчащий ребенок вдруг отверзает уста и просит поесть. Плоды наших трудов мы приносим к престолу Господнему в знак нашей благоговейной любви. Мы много работаем, но нас мало, неудивительно, что иногда у кого-то опускаются руки. Мы нуждаемся в ободрении, и для нас огромной поддержкой были бы ваши сочувственные и вдохновляющие слова!