Костры Тосканы
Шрифт:
Ракоци, выпятив подбородок, спросил:
— Вы хотите представиться? Вы много о себе полагаете, молодой человек.
Подобной реакции юноша явно не ожидал. Он подскочил на месте, задыхаясь от ярости, потом взял себя в руки и выпалил обвиняющим тоном:
— На вас сапоги синей кожи! С высокими каблуками!
Ракоци с нарочитым испугом вскинул правую ногу и воззрился на свой сапог.
— Да, и что же с того?
Фра Марио хищно осклабился.
— И вы были в них в день очищения, когда на площади
— Вполне возможно, — согласился Ракоци, ставя ногу на место.
— Я знаю, что вы были в них. Вас там видели.
Ракоци пожал плечами.
— Но я и не пытался скрываться.
— Зачем вы пришли туда? — вопросил фра Марио, едва сдерживая торжество. Он полагал, что припер иноземца к стенке.
— Боюсь, по той же причине, что и многие горожане. Мне хотелось в последний раз полюбоваться картинами Боттичелли. — Ракоци знал, что играет с огнем, но надеялся, что эта игра отвлечет их от тем, представляющих для него прямую угрозу.
— Флорентийцы пришли туда, чтобы распроститься с тщеславием, — заявил фра Марио.
— В самом деле? Тогда почему же многие плакали, глядя, как пылают творения великого мастера?
Он надменно воззрился на Марио, ожидая ответа.
— Они плакали потому… потому что сердца их исполнились радости, освободившись от бремени скверны… Людям свойственно плакать в значительные моменты…
Марио замолчал. Он злился. Чужеземец вновь выиграл в споре, заставив его обороняться. Следовало перейти в наступление, и молодой доминиканец наклонился вперед.
— Значит, вы признаете, что похитили эти картины?
— Какие картины?
— «Семелу» и «Персефону». — Глаза фра Марио заблестели. Противник ушел в оборону. Еще секунда, и он будет смят.
— Разве их похитили? — спросил Ракоци невозмутимо.
— Да. И вы прекрасно об этом знаете!
— Разумеется… с ваших же слов. — Ракоци заметил замешательство на лицах старших монахов и почувствовал облегчение. Но торжествовать победу было еще рано. — Я рад, — добавил он, — что у кого-то хватило храбрости их украсть!
Признание ошеломило доминиканцев, на что, собственно, Ракоци и рассчитывал. Фра Марио нервно забегал возле стола, потом резко остановился.
— Вы сами это сказали! — вскричал растерянно он.
— Да, — согласился Ракоци. — Сказал. Потому что именно так я и думаю. И еще скажу вот что. Придет время, и мир будет благодарить этого человека.
— Значит, вы тоже могли бы украсть эти картины?
Вопрос был дурацким, ибо открывал карты противника. Незадачливый фра Марио недвусмысленно сообщал, что не уверен в виновности стоящего перед ним человека. Ракоци внутренне возликовал, но ответил не сразу.
— Да, — сказал он наконец. — Если бы мне представилась такая возможность, я обязательно попытался бы. Но я бы унес «Юпитера», а не «Семелу».
Иноземец
Один из сидящих молча монахов кашлянул.
— Синьор Ракоци. — Его голос был удивительно звучным. — Меня зовут фра Станислао. Позвольте и мне задать вам вопрос-другой.
— Я к вашим услугам. — Ракоци понял, что в схватку вступает сильный противник. — Я постараюсь быть с вами откровенным, ибо ваш вид внушает мне уважение. — Он не смотрел на Марио, но знал, что тот уязвлен.
Фра Станислао кивнул.
— Вы говорите, что являетесь наследником Франческо да Сан-Джермано?
— Да, это так.
— У вас есть тому доказательства?
— У меня имеется гербовая печать, которая должна быть вам известна: затемненный солнечный диск на серебряном поле. Кроме того, у меня есть несколько писем от дядюшки и письменные свидетельства двух португальских монахов о его смерти. Я уверен, вы знаете, что он нашел приют в Португалии — у своего знакомца, алхимика Бранко.
Фра Станислао снова кивнул.
— Вы можете предъявить нам все это?
Ракоци тяжело вздохнул.
— Я с момента приезда пытаюсь все это кому-нибудь предъявить, но складывается впечатление, что никому во Флоренции нет до меня дела. Если вы возьметесь за меня ходатайствовать, я с огромной охотой готов довериться вам.
Фра Станислао сморгнул и побарабанил пальцами по столу.
— Хорошо, мы вернемся к этому позже. — Он заглянул в пергамент, лежащий у него под рукой. — Поговорим теперь о донне Деметриче Воландри. Вы ведь хлопочете о ее освобождении, так?
— Да, — согласился Ракоци, ощутив укол в области сердца — Мой дядюшка передоверил мне заботы о ней. Он хотел, чтобы донна Деметриче ни в чем не знала нужды, и положил ей за службу приличное содержание.
— Но она обвиняется в ереси, — тихо заметил фра Станислао.
— Она не признала себя виновной. Обвинение можно и отозвать. Возможно, ее оболгали, запутали, неправильно поняли, — Он горделиво выпрямился и словно бы от волнения заговорил с сильным акцентом, — Я не знаю, как принято здесь, во Флоренции, но в Трансильвании воля покойного — это закон. Освободить бедную женщину, если хотите, — мой долг.
Фра Станислао переменил тон, в его голосе появилась угроза.
— Долг — понятие христианское, а не светское. Вы ведь христианин? И кажется, даже католик?
Ракоци оскорбленно кивнул.
— Мне странны ваши сомнения. Вам ведь известно, что я ежедневно хожу к мессе. Или меня тоже кто-нибудь оболгал? — Он решил вновь рискнуть и грубым ходом сбить допросчиков с толку. — Фра Марио полагает, что я ворую картины. Вы тоже считаете так?
Фра Станислао нахмурился. Чужеземец опередил его, ему ничего не осталось, как пробурчать: