Костры Тосканы
Шрифт:
Монах улыбнулся.
— Такой уважительностью вы окажете и себе, и донне Деметриче большую услугу. Фра Сансоне исполняет приговоры церковных судов. У него много возможностей влиять на развитие ситуации. Я полагаю, вам это понятно?
— Да, — мрачно кивнул Ракоци. Что тут непонятного? К нему приставили палача.
— В таком случае мы вас не задерживаем. Встретимся после аутодафе. — Фра Станислао встал и повернулся к своим сотоварищам.
— Но… я не могу ведь оставаться все это время в неведении? Дадут ли мне знать, что сталось с донной Воландри? И сообщат ли, какие обвинения будут направлены против меня?
— После аутодафе. — В голосе фра Марио звучала издевка. — Ваш дядюшка был крепким орешком. Посмотрим, таков ли племянник!
Ракоци
— Я полагаю, что до одиннадцатого мне нельзя посещать мессу и причащаться?
— Да, это так.
— А если я нарушу запрет? — Он привалился к столу и, опираясь на руки, наклонился вперед. — Ответьте мне, добрые братья. Что в этом случае будет со мной?
Фра Станислао спокойно встретил его взгляд.
— Вас обвинят в ереси. И вы разделите судьбу всех еретиков. Вас сожгут на площади, возле столба, а ваш пепел развеют по ветру. До встречи, синьор Ракоци. У нас еще много дел.
Письмо Папы Алессандро VI к Джироламо Савонароле.
Его святейшество Алессандро VI шлет последние предупреждения непокорствующему отступнику Джироламо Савонароле.
Мы весьма обеспокоены тем, что, упорствуя в гордыне своей и не признавая свое отлучение от святой церкви, вы продолжаете вершить церковные службы и приводить к причастию флорентийцев, чем усугубляете свою вину и вовлекаете в грех прихожан, доверяющих вам.
Поэтому мы с большим неудовольствием сообщаем, что начинаем процесс против вас, призванный истолковать ваши деяния как самую вредную ересь, за которую вам придется тяжелейшим образом поплатиться как в этом мире, так и в жизни иной.
Но Господь милосерд и призывает нас более печься о заблудшей овце, чем о смиренном стаде. Процесс, нами начатый, идет пока без огласки, дабы дать вам время отречься от ваших богопротивных поступков. Даем вам неделю с момента получения настоящего документа, чтобы публично покаяться в неповиновении нашей булле и в остальных своих грехах. Ваше раскаяние должно быть искренним, безоговорочным и письменно зафиксированным, чтобы о нем мог узнать весь католический мир. После сей акции вам вменяется в обязанность предать себя в руки верховного настоятеля доминиканского ордена, дабы тот указал, какой из монастырей примет вас в качестве добродетельного монаха-затворника.
Сим шагом вы удержите вашу паству от великих грехов, чем, несомненно, заслужите наше благоволение.
В противном случае на вас обрушится вся мощь католической гвардии в соответствии с волей Господней.
ГЛАВА 12
Гелата вскинула морду, готовая пуститься галопом. Ракоци натянул поводья. Мрак конюшни освещала всего лишь одна свеча, и лица Руджиеро практически не было видно.
— Как долго фра Сансоне проспит? — спросил слуга, готовясь открыть боковые ворота.
— До утра. Я вернусь много раньше. Если он начнет просыпаться, брось в жаровню еще несколько корешков. Этого вполне хватит, чтобы его успокоить. — Ракоци поплотней завернулся в плащ — Я выеду через ворота Корса дель Прато, как мусорщик. Там открыто всю ночь, — Он сунул руку в сапог и проверил, на месте ли нож. — Я готов. Не мешкай же, Руджиеро.
Тот колебался.
— Что мне сказать, если явятся доминиканцы? Вдруг они захотят видеть вас?
— Скажи, что хозяин молится и не велел себя беспокоить.
— Ладно, — кивнул Руджиеро с сомнением.
— Положись на меня, старый друг.
Ракоци наклонился вперед и, когда ворота открылись, дал волю Гелате. Та исчезла во мраке ночи, прежде чем Руджиеро успел что-либо возразить.
Флоренция спала и в сиянии звезд казалась городом-призраком. Ракоци молча скакал по пустым улицам и придержал кобылу только возле Санта-Мария Новелла. Грохот копыт смолк, но в нескольких кельях зажегся свет, там забубнили молитвы. Всадник помедлил, затем пустил лошадь шагом и через десяток минут проехал через ворота Корса дель Прато — в соседстве с парой повозок, нагруженных всяческим хламом.
Он гнал Гелату, пока мог хоть что-то перед собой различать, а когда тьма сгустилась, перешел на рысь, потом на трусцу, потом и вовсе остановился. Скачка во мраке сулила множество неприятностей. Ракоци постоял с минуту, изучая дорогу. Вдруг Гелата прянула в сторону, из-за холма послышался лай. Что там — застава, засада? Ему показалось, что в темноте что-то движется, приближаясь к нему, он дернул поводья. Кобыла легко рванулась вперед и унесла его от опасного места.
Где-то в полумиле от конечной цели своего путешествия Ракоци спешился и, потянув за узду, свел Гелату с дороги. Близился день аутодафе, и подступы к древнему замку могли усиленно охраняться. Он привязал кобылу к толстому корню дерева, вросшего в холм, и продолжил свой путь.
Камни стены были сухими, и на подъему него ушло менее четверти часа. Ракоци тенью проник в келью и, присев под окном, позвал Деметриче. Голос его был не громче шелеста тростника.
Она не ответила, Ракоци скользнул к ее ложу и, встав на одно колено, тронул спящую за плечо.
Жалобно всхлипнув, Деметриче с трудом разлепила опухшие веки. Губы и щеки ее покрывали струйки засохшей крови.
— Нет, — шепнула она и вновь погрузилась в забытье.
Ракоци, задыхаясь от ярости, принялся ощупывать Деметриче, пытаясь определить, как тяжелы нанесенные ей увечья. Он действовал с большой осторожностью, всякий раз обмирая, когда бедняжка начинала стонать. К счастью, серьезных повреждений не обнаружилось, и он еще раз попытался ее разбудить.
Узница вздрогнула и вскинула руку к лицу, словно бы защищая себя от удара. Глаза ее лихорадочно заблестели.
— Не надо. Пожалуйста. Я все вам сказала.
Захлебнувшись слезами, женщина съежилась и откатилась к стене.
— Деметриче, прошу вас, это я, успокойтесь…
Остановленный ее ужасом, Ракоци смолк.
— Я снова скажу вам все, что вы хотите, — повторяла она как в бреду. — Я скажу. Все, что угодно. Только не мучьте меня. — Голос ее прерывался рыданиями, надрывавшими ему сердце. — Не надо. Уберите эти ужасные вещи. Нет, нет…
— Деметриче, — заговорил Ракоци снова, чувствуя, что его усилия тщетны. — Это я, Сан-Джермано, успокойтесь, карина. Я вернулся, я здесь. Я пришел к вам, как обещал.
Он уже не надеялся, что она услышит его, когда стены узилища огласил бурный, безудержный плач. Ракоци замер, он понял, что это плач облегчения.
— Сан-Джермано, — пробормотала потерянно Деметриче. — О, Сан-Джермано, я во всем им призналась! Я сказала, что оскверняла крест и подбрасывала в святилища экскременты, — Глаза ее внезапно расширились, она покачала головой, словно не понимая, как ее губы могут такое произносить. — Я должна была это сказать. Иначе они не остановились бы.
Он осторожно взял ее за руку — чуть выше запястья, чтобы не потревожить подсохшую ссадину. Он порадовался, что оковы валялись под стенкой. Получив свое, монахи, как видно, не сочли нужным использовать их.
— Это не имеет значения, дорогая.
Это и впрямь не имело значения. До аутодафе оставалось два дня. Савонарола, бросивший вызов Папе и Риму, не выказывал никакого желания отступиться от своего ужасного замысла. Деметриче, как и многим несчастным, томившимся в этих стенах, грозила страшная смерть.