Костяной браслет
Шрифт:
— Такой отважный, — прошептала Сольвейг и погладила правую руку юноши. — Как жаль, что я его обвиняла.
Одиндиса сняла поднос с огня и насыпала в ладонь немного порошка из червей. Она втерла его в разбитую спину Вигота и запела.
Вигот не шевелился. Он не издавал ни звука. Порою его руки дергались, но ноги оставались неподвижными.
— Ты научишь меня? — попросила Сольвейг Одиндису. — Я знаю руны, но не умею исцелять ими людей.
— Есть руны от укуса гадюки и руны от гнилости в желудке и от опухших колен, от крови из носа,
— Я хочу выучить их.
— Ты хочешь того и хочешь этого. Вечно тебе нет покоя. Бергдис говорит, что ты — словно слепень: жужжишь и питаешься кровью то одного зверя, то другого.
— Это же неправда, — с отвращением возразила Сольвейг, и кровь прилила к ее лицу.
— Ты знаешь Бергдис, — ответила женщина. — Да… я научу тебя целебным рунам, если ты научишь меня вырезать их. Как тебе такая сделка?
Сольвейг улыбнулась, но она была расстроена. «Бергдис всегда причиняет неприятности, — подумала она. — Это у нее жало, а не у меня. Но я не буду показывать вида, что она меня обидела».
Сначала лодка пила чистую, будто ключевую, воду из Днепра, а потом принялась глотать версту за верстой. Михран сообщил, что на веслах могут остаться всего двое — поначалу для этой задачи выбрали Бруни и Слоти, — а остальные могли заниматься своими делами.
Торстен шлифовал зазубренные уключины, а потом поработал над двумя расшатавшимися кницами. Михран предположил, что корабль мог потерять равновесие, и по приказанию шкипера Бард с Бритой исползали все пространство за тюками, проверяя, не сдвинулся ли каменный противовес. Одиндиса не отходила от Вигота. Бергдис, как обычно, была занята стряпней, а Эдит помогала, пока ее не позвал Рыжий Оттар.
А Сольвейг вырезала. Она царапала, надсекала, выдалбливала, строгала, придавала форму, обрабатывала и зачищала песком так, будто от этого зависела вся ее жизнь. Иголки, гребни, игральные кости, бусины. «Вот теперь-то я покажу Рыжему Оттару, на что способна», — думала она.
Однажды девушка подняла взгляд на нос лодки и увидела там шкипера с Эдит. Он держал в ладонях ее лицо и целовал ее в губы до тех пор, пока Эдит не убежала от него, задыхаясь от смеха.
Затем Рыжий Оттар прикрепил что-то к вороту ее шерстяной накидки…
— Твоя брошь! — воскликнула Сольвейг, как только они с Эдит остались наедине.
— Он подарил мне, — ответила та озадаченно, будто не могла в это поверить.
— Похоже на два молота с соединенными рукоятками. А вот эти гвоздики здесь, на концах, напоминают две пары глаз.
— Он отказывается говорить мне, где купил ее, — поделилась с ней Эдит.
— А может, он и не покупал.
— Что это ты говоришь? Конечно купил. И еще сказал, что над брошью пропели руны. Чтобы защитить нас. — Она тихо соединила руки у себя на животе.
— Ты должна показать Одиндисе, — объявила Сольвейг и слегка улыбнулась, удивляясь собственному хитроумию.
В тот же день Сольвейг приступила
Принявшись за работу, Сольвейг замечталась. Перенесшись на многие мили, она оказалась дома. Вместе с отцом и Блуббой они катались на коньках по узкой части фьорда, которая замерзала каждую зиму. С неба лился такой ослепительный свет, что девушке приходилось постоянно жмуриться, и из глаз ее текли слезы. А затем Хальфдан достал свой бур, направил его на лед, и…
Между Сольвейг и солнцем пролегла тень, и девушка взглянула вверх. То был Михран.
— Коньки, — объявила она ему. — Пара коньков.
— Ого! — воскликнул проводник и поднял ногу. Он был похож на лошадь, которая ждет, чтобы ее подковали.
— Помнишь, я тебе говорила про девушку, которая рассказала историю не в то время?
Михран кивнул.
— То сказание было про Скади, богиню, которая всегда ходит на лыжах или на коньках. Девушка жила у нашего фьорда, и вот однажды она рассказала историю о том, как пришла столь суровая зима, что даже боги изголодались и самой Скади пришлось охотиться и ловить подо льдом рыбу. Но поведала она это предание накануне весеннего солнцестояния. И из-за ее слов солнце не стало греть землю!
— Ее наказали?
— Отец мне говорил, что ее прозвали ведьмой и забросали камнями.
— Да, для историй нужно выбрать время, — заметил Михран. — Как и для коньков.
— Что ты хочешь сказать?
Проводник указал на пару костей:
— Коньки для севера. Для юга — не очень.
Сольвейг уставилась на свою работу:
— В Киеве не очень хорошая цена.
Сольвейг подняла кости и, злясь на саму себя, стукнула их одну об другую.
Михран сочувственно улыбнулся:
— Мастерить всегда непросто.
— Киев на юге. А Черное море и Миклагард — на юге от Киева. Но если плыть на юг от юга, что тогда?
— Что тогда! — эхом отозвался Михран, лучезарно улыбнулся Сольвейг и присел рядом. — Тогда, Сольвейг, попадешь в землю сарацинов. — Сольвейг широко распахнула глаза. — У некоторых сарацинов по восемьдесят жен.
— Восемьдесят!
— И они спят со всеми женами каждую ночь! Их колдуны могут оборачиваться ангелами. И еще там родился Иисус.
— В стране сарацинов?
— Да, и Мария, его мать, боялась, что ребенок у нее совсем не от Бога, а от какого-нибудь колдуна.
— А еще южнее что?
— Амазония! — воскликнул Михран. — Страна жен. Ни одному мужчине нельзя оставаться там долее семи дней и семи ночей. — Проводник понимающе улыбнулся Сольвейг. — Младенцев мужского пола возвращают отцам в другие страны. А девочкам… — Михран вытаращил глаза.
— Что? — не утерпела Сольвейг.
— Когда они вырастают, им выжигают одну из грудей.
— Выжигают! — вскричала Сольвейг.