Костяной лабиринт
Шрифт:
– Баако, Танго тебе не поможет, – мягко заговорила Крэндолл, подкрепляя свои слова знаками. – Это не его дом.
Посмотрев на джунгли, обезьяна подошла к Ковальски и раскрыла руки для объятий.
Великан присел на корточки, чтобы попрощаться с ним.
Баако прижался к его груди, жалобно всхлипывая.
– Ну же, приятель, все будет хорошо! – Джо провел ладонью по голове гориллы, ощущая свежую щетину на месте выбритого пятна и чувствуя под короткой шерстью затянувшийся шрам. – В чем дело?
Оторвавшись
«Не храбрый».
У Ковальски защемило сердце. Взяв Баако за плечи, он посмотрел ему в лицо и сказал:
– Ты самый храбрый малыш из всех, кого я только знаю. – Джо решил не связываться со знаками, так как был уверен, что Баако и так его поймет. Он указал на горилл на опушке. – Если кто-либо из них тебя обидит, он ответит передо мной!
Баако снова обнял его, прижимаясь головой к его груди. Теперь горилла дрожала уже не так сильно, но полной уверенности у нее все равно не было.
Ковальски уселся на сырую траву. Следующая часть разговора должна была стать личной. Похлопав себя по груди, мужчина поднял руку, приставив большой палец ко лбу и растопырив остальные пальцы.
«Я твой папа».
Обезьяна с надеждой подняла брови.
После этого Джо положил руку Баако на грудь, а затем накрыл ею его руку у себя на груди, глядя ему в лицо.
«Ты мой сын».
Баако широко раскрыл глаза, затем запрыгнул на Ковальски, опрокинув его назад и повалив в траву.
Великан поморщился от боли, потирая перебинтованные ребра. Наконец, ему удалось сесть.
– Ну вот, все решено. – Он махнул рукой на лес. – Иди знакомиться с новыми друзьями.
И Баако радостно побежал навстречу новой жизни.
Шу Вей очнулась от лихорадочного забытья – и попала в кошмарную явь.
Чувства вернулись к ней бессвязными отрывками. Она ощутила запах леса, запах собственной крови. На губы ей откуда-то падала едкая слизь. Окружающий мир вращался перед глазами пятнами сочной зеленой листвы и голубого неба. Болел живот, и к горлу подступала тошнота. Шу полностью потеряла счет времени, последние дни сохранились у нее в памяти обрывочно.
«Где я?»
Она вспомнила, как упал Квань и как ее саму подняли на руки. Вспомнила стрелу, вонзившуюся ей в живот. Девушка попыталась опустить взгляд, но обнаружила, что не может пошевелить головой. Почувствовав спиной жесткую доску, Шу попробовала пошевелить конечностями, но и в этом тоже не преуспела.
«Почему я связана?»
Она вспомнила, как ее тащили в воде, после чего она потеряла сознание.
«И вот я пришла в себя… я по-прежнему жива».
Вей глубоко дышала носом. Она не могла вымолвить ни слова, так как рот у нее был завязан, но все же у нее вырвался слабый стон.
И тут перед ней возникло знакомое лицо.
Это был старик-индеец. Он заговорил, обращаясь к кому-то невидимому, и на лицо китаянки упали тени. Пленница поняла, что вокруг нее собрались другие люди.
Она забилась в путах, стараясь освободиться.
«Отпустите меня!»
Но индейцы не обращали на нее внимания. Старик поднял кривую костяную иглу с заправленной в нее длинной ниткой из жил, и все начали снова и снова повторять одно и то же слово.
– Тсантса…
Вей силилась понять, что происходит. Если индейцы выходили ее, то что им нужно теперь?
Другое знакомое лицо склонилось над ней, похоже, понимая ее смятение. Это был мальчишка, сбежавший от них с Кванем в пещере. Он поднес к лицу Шу какой-то предмет, держа его так, чтобы она хорошо его разглядела. Сначала девушке показалось, что это какой-то местный фрукт, высушенный и съежившийся, но затем она различила зашитые губы и веки, а также прядь черных волос. Это была сморщенная человеческая голова.
И не просто голова.
Лицо ее было покрыто знакомым китаянке узором шрамов.
«Квань!»
Дикари превратили Черного Ворона в свой трофей.
Подняв высушенную голову выше, мальчишка назвал этот предмет, широко улыбаясь:
– Тсантса.
И на Шу снизошло откровение. Она попыталась закричать, но ощутила режущую боль в губах и, взглянув на зашитый рот Кваня, поняла, что то же самое сделали и с нею.
Но индейцы еще не закончили.
Старик склонился над Вей, поднимая толстую иглу, – и взял ее веко…
Эпилог
Десять лет спустя
– Доктор Крэндолл, солнце скоро зайдет, – предупредил говоривший с мелодичным конголезским акцентом Джозеф Кьенге. – Вам нельзя оставаться здесь одной, а мне нужно вернуться к своей хозяйке.
Потрепав стоящую рядом собаку, Мария села в траву:
– Я не одна. Со мною Танго.
– Да, с вами собака. Но, хотя мне не хочется обижать вашего доблестного спутника, он стар и очень болен.