Костяной

Провоторов Алексей

– Ты не вернешься, – сказала ведьма.

– Я удивлю тебя.

Теореза рассмеялась, и смех ее сопровождал меня, пока город не скрылся за поворотом дороги.

– Проклят! Будь проклят! Да ты уже проклят и проклянешь сам себя! Сам!

Я всегда знал, что божники, хоть жрецы, хоть колдуньи, хоть городские пижонки вроде Теорезы – слегка неуравновешенные. И старался поменьше с ними связываться. И правда, какие нормальные люди будут так гоняться за мной из-за пары книжек и моего желания выбраться за пределы карты? Ну не верю я в запреты богов – что в самих богов мне верить

не мешает, ибо их в прошлом лицезрели слишком многие, – но ведь не убивать же за это, в конце концов?

Я шел, кроша сабатонами сухие листья, пока не вошел наконец под сень леса, и он принял меня, заглушив далекий злой смех раганы.

Солнце истаяло в дымке. Близился вечер, и редкие лужи в лосиных следах подернулись ледком. Он звенел под ногами.

Никто не хотел, чтобы я достиг края мира. Потому что у него нет края. Старым сказкам жрецов придет конец, если окажется, что мир кругом существует. Наверное, наши земли в легендах других, неведомых стран почитают за опасные – наши границы стерегут истинные твари, и все они не за пределами круглой карты, а внутри нее. Стерегут нас от нас же. Чтобы мы всегда сидели здесь, ждали богов и чествовали божников. А они правили бы всем, чем можно править, якобы блюдя заветы о том, каким боги хотели бы найти свой мир, когда вернутся.

…Только вот что-то все больше стало подпадать под эти заветы.

Может, в древности богам легче было управлять именно так; может, они и правда укрывали нас, свой народ, от каких-то грозивших нам тогда опасностей. Но с тех пор, как они истаяли в голубой дымке неба, оставив лишь сброшенные рога и отмершие когти, никто из людей, живущих в пределах диска, не покидал его. Герой давних преданий Агап, рыцарь с чибисом на гербе, однажды бросил божникам вызов – такой же, как и мы с Устиной. И, по рассказам, тоже нашел ключи, которыми боги усмиряли Гвард, самых мощных своих созданий, коих оставили на страже границ мира якобы для защиты от тварей, обитающих в бездне.

Но Агап, перебравшись через реку Закоту, что будто бы опоясывала мировой диск, так никогда больше и не вернулся; можно было бы поверить, что он ушел за поля карты, но конь его возвратился к реке, и свидетели видели рану и кровь у коня на боку и репейник в гриве. Конь не смог переплыть реку обратно и исчез в заповедных лугах за нею. С тех пор никто из живущих, кроме божников, за Закотой не бывал.

Может, боги и вернутся, хотя, кажется, уже вряд ли – видно, есть у них еще миры, кроме этого, – но в то, что мир не диск, я верил безоговорочно. Я сам видел книгу, где доказывалось, что мир – это шар; я знал, что Агап видел ее и оставил запись «Просмотрено Агапом из Скун» на последнем листе; и Устина видела книгу тоже. Та, судя по всему, была древней, когда автограф легендарного героя еще не высох.

Об этом думал я, пока наползали тучи и багровело за ними высокое осеннее небо, в лесу, оранжевом и желтом.

Я вынырнул из своих мыслей и остановился, ибо почуял зверя. Не дыхание, не шелест, не лай загоняющий, а взор. И не в затылок или спину, как, бывает, бросают взгляд, желая зла, а в лицо, в глаза.

Я остановился, замер, истинно как статуя, и вгляделся

в синие тени, из которых уже выглядывала скорая холодная ночь. Ничего, только полосатая птица перелетела с ветки на ветку, да лист упал с клена.

«…И зверь заговорит…»

Замирать, видно, у меня и правда получалось хорошо. Были тому причины, было и подтверждение: бурундук перебежал дорогу едва ли не в локте от меня, видно, приняв за каменное изваяние. Синица села на плечо. Я выждал еще немного – не из осторожности, а потому что хотел посмотреть на бурундука и синицу, – и шагнул вперед. И тут из теней и кружения листьев, рыжий и седой, как сам лес, вышел зверь. Большой, зараза, в холке мне по пояс. По шерсти его пробегали искры. Он сморщил нос и оскалил желтоватые зубы и темные десны.

– Не заграждай путь, – сказал я и убоялся, что он ответит мне.

– Я не пропущу тебя, – произнес он хриплым высоким голосом, и я увидел, что пасть его черна.

Ну вот, значит, я и дошел до черты, и древние механизмы провернулись на своих осях. Второе совпадение с Божьей книгой за один вечер.

– Почему? – спросил я его.

– Ты идешь на край мира.

– У мира нет края.

– Боги велели людям никогда не заглядывать за него.

– А тебе велели стеречь? Ты не думал наплевать на приказы богов, которых уже полтысячи лет никто не видел?

– Я не предам создателей и не накличу тварей, что живут за краем мира. И тебе не дам.

– Боишься за свой лес? – рассмеялся я.

– Боюсь за весь мир.

– Извини, глупо звучит, учитывая твой вид.

– А ты свой таишь.

– Есть причины.

– Уваливай.

– Как грубо.

– Я могу и порвать.

– Я могу и зарубить.

– Был тут один такой.

– Не такой. Да и его, Агапа, ты как-то пропустил?

Зверь нахмурился, пошуршал лапой в листьях.

– То не я, то был отец моего отца.

– Назвать его дедом, что, вера не позволяет?

– Я верю в то, что боги вернутся.

– Я и не отрицаю. Просто хочу посмотреть, что там за клеткой, которую они для нас отвели.

– Там твари, рыцарь. Но ты не увидишь и их – Гварда остановит тебя, как остановил Агапа.

Я шагнул к нему, и зверь подвинул лапу вперед. Изящную, я бы сказал. Он весь был словно нарисован хорошим графиком, почти утонченный, с золотыми глазами и темной шерстяной маской на рыжей, не то волчьей, не то лисьей морде. Лапы его были подобны волчьим, когти кривы, а хвостов виднелось, конечно, семь.

– Уходи, – сказал я.

– Возвращайся, – сказал он одновременно со мной.

– Нет, – ответили мы хором, и я рванул из ножен меч, а он взвился с места, будто пружина.

Как мог быстро, отскочил я в сторону, и зверь толкнул меня лапой и плечом так, что я полетел в листву.

Клинок свистнул, рассекая холодный воздух, и зверь прянул вперед, ниже меча, чтобы ударить меня лапами в грудь. Я отступил в сторону и развернулся, не опуская клинка.

Зверя занесло в листве, но он повернулся на удивление быстро, распахнул пасть и снова припал к земле перед прыжком. Я подал руку от плеча вперед, и клинок вошел ему в пасть.