Костюм Адама для Евы
Шрифт:
– Прямо сейчас поеду к ее родителям. Удивительные люди! У дочери талант, уникальные способности, а они…
– Оставь их в покое, – советую я, – может, Аня не хочет петь в опере.
Мама на секунду столбенеет, а потом возмущается с утроенной силой:
– Что значит «хочет – не хочет»? Дети глупы, на то им и даны родители, чтобы направить чадо, указать ему нужную дорогу. Нам, взрослым, понятно, как и куда необходимо идти. Нельзя разрешать ребенку своевольничать, ничего хорошего из этого не получится. Ну-ка, вспомни, как ты не желала играть на арфе. Сколько я потратила времени на уговоры, порой применяла наказания… И вот результат – ты самая юная в оркестре,
Мамуля, гордо вскинув подбородок, идет к выходу из кухни. Но на пороге она оглядывается.
– Не трогай посуду! Помни: руки – твое достояние. Вернусь и сама помою.
Я молча киваю и смотрю ей вслед. Совершенно невозможно сказать маме малоприятную правду: что я ненавижу арфу и всегда терпеть не могла, что службу в оркестре воспринимаю как каторгу, а при мысли о сольной карьере у меня начинается почесуха. Но я не обладаю сильным характером Селезневой и не способна, категорично заявив: «Отстаньте, моя жизнь – это моя жизнь», – бросить опостылевшую учебу. Кстати, Наташа абсолютно счастлива, ей не нужно высшее образование. Да и мне тоже! Но как объяснить это мамуле? Я очень люблю ее и не могу разбить ей сердце.
От Спиридоновых мама вернулась крайне мрачная и сообщила:
– У Ани проблемы со здоровьем, ей предстоит долго лечиться, не до пения девочке. Ах, у меня голова разболелась, пойду к себе…
Совсем поздно, около полуночи, я услышала, как мама беседует с кем-то по телефону, и удивилась – обычно она укладывалась спать около одиннадцати. Полная любопытства, я заглянула в столовую, где у нас стоял аппарат, и услышала фразу:
– Представь, Липочка, сколько пришлось пережить девочке, какой ужас ее дура-родительница сотворила.
Я живо сообразила: мама общается с одной из своих ближайших подружек, Олимпиадой Евсеевной Сахно. Тут она обернулась и сказала:
– Дочка, ступай к себе, здесь открыта форточка, ты простудишься.
Я послушно удаляюсь, и уже в коридоре до меня доносятся слова мамы:
– Конечно, Фрося не в курсе. Ты же понимаешь, есть страшные вещи, о которых девушки из приличных семей даже слышать не должны!
И тут до меня доходит, что с Аней Спиридоновой случилась какая-то большая неприятность. Но мама не расскажет мне о ней, потому что считает дщерь-студентку малолетним ребенком, которого надо оберегать от негатива. Более имя Ани Спиридоновой она не произносила, и я вскоре забыла о ее талантливой ученице.
Прошло много времени, мама умерла, в моей жизни произошли удивительные перемены, Фрося превратилась в Евлампию. И вот как-то раз я пошла в Большой зал консерватории на концерт известного пианиста. Моя ненависть к арфе не превратилась в неприятие музыки вообще, я с удовольствием слушаю хороших исполнителей.
В соседнем кресле рядом со мной оказалась смутно знакомая женщина. Все первое отделение я украдкой посматривала на соседку, а в антракте спросила:
– Простите, вы случайно не учились вокалу у Ольги Петровны Романовой?
– Да. Откуда вы знаете? – с изумлением ответила та. И вдруг воскликнула: – Фрося! То-то мне показалось, что я видела вас раньше.
– Аналогично, –
После концерта мы пошли в кафе и от души поболтали. Все подруги моей мамы, включая Олимпиаду Евсеевну Сахно, скончались, мне не с кем было поговорить о родном человеке, а Анечка вспоминала о своем педагоге с восторгом, и я сразу прониклась к ней любовью. Да, в прежние годы мы не дружили. О каких тесных отношениях могла идти речь, если я уже работала, а Аня была школьницей? Но с годами разница в возрасте словно исчезает, я совершенно не ощущала ее в момент беседы за пирожными. И на следующий день сама позвонила Спиридоновой.
Мало-помалу мы стали тесно общаться, но справедливости ради следует отметить, что именно я проявляла бо€льшую активность и старалась почаще бывать у Ани. Можете посмеяться, но, когда я разговаривала с Анечкой о ее преподавательнице, Ольге Петровне, мне казалось, что мама жива, просто временно уехала куда-то.
На дне рождения новой подруги я и познакомилась с Гудковыми. Не спрашивайте, сколько лет назад это случилось, – честное слово, я не помню. А вот события, которые сблизили нас с Настюшей, врезались в память.
У Ани заболел сын, маленький Никита. Диагноз звучал как приговор: мышечная дистрофия Дюшенна. Сначала Никитка захромал, затем у него начались проблемы со зрением. Отец его, Дмитрий, был врачом и сначала ничего мне не говорил, а потом признался:
– Надо отправлять парня в Германию. Дистрофия Дюшенна не излечивается, но при правильном лечении и образе жизни больной может прожить до тридцати лет.
Я ужаснулась такой перспективе и спросила:
– Ане известен прогноз?
– Конечно, – мрачно сказал Митя. – Я сейчас пытаюсь найти выход на немецких специалистов.
Я не стала интересоваться, сколько будет стоить заграничное лечение и где Спиридоновы собирались взять деньги. Жили они совсем небогато.
Пришла беда, отворяй ворота. Вскоре после нашей беседы Митя исчез. Мы с Настей почти переехали к Ане в квартиру, жили у нее по очереди, не оставляли ни на минуту одну, помогали с Никитой, пытались совать подруге деньги, но та их не брала. Затем жизнь Анечки слегка устроилась, ей удалось поместить мальчика в специализированное лечебное заведение, а сама она работала там сестрой-хозяйкой.
Через год в лесу нашли останки Мити. И почти сразу после его похорон умер Никита. Как ни странно это звучит, но мне смерть несчастного, очень больного ребенка показалась благом. Никита не жил, а мучился, и слава богу, что он избавился от страданий.
Через какое-то время Анечка опять вышла замуж. Ее супруг, шумный, говорливый, веселый Андрюша знает о том, что пришлось пережить жене, и изо всех сил старается сделать ее счастливой. Но, с другой стороны, Андрей не хочет, чтобы Аня вспоминала о прошлом, поэтому постарался отлучить от дома ее старых подружек. Сначала мы не смогли отметить вместе Анин день рождения – Андрюша подарил ей поездку в Рим. Затем рухнула традиция собираться у Аннушки первого января – Андрей привык этот день проводить со своими родителями, и невестка отправлялась поздравлять свекра со свекровью. Потихонечку, шаг за шагом, второй муж Спиридоновой свел наше общение к кратким телефонным беседам. И даже просто позвонив Ане, чтобы спросить, как дела, я всегда слышала фоном в трубке его голос: «Дорогая, не задерживайся, у нас мало времени». В конце концов всем старым приятелям Ани стало ясно: мы – персоны нон грата. Хотя, может, Андрей прав? С ним Аня начала новую жизнь, старую нужно похоронить и завалить могилу камнями.