Косвенные улики (сборник)
Шрифт:
– Как дела? – спросил он, даже не поздоровавшись. – Отдыхаешь?
– Нет. Какой там отдых…
– Зря. Отдыхай. Мы пока без тебя с Дыбенко здесь управимся. Так что отдыхай пока.
– Да я бы и сам хотел, но ты же мешаешь…
– Старший лейтенант Сохатый, с начальством так не разговаривают.
– Извините, товарищ Зайцев, погорячился спросонья.
– То-то.
Он повесил трубку. Мне показалось, что позвонил он нарочно, чтобы, так сказать, мобилизовать. Ну что же, он
Проглотил колбасу, запил холодным чаем прямо из заварника и вышел на улицу. Мне хотелось до работы попасть на ликеро-водочный завод и поговорить с Куприяновым. Может, сообщит что-нибудь новенькое про Власова.
Машина Николая Васильевича Куприянова стояла во дворе завода, возле склада готовой продукции, среди шатких сооружений из сотен водочных ящиков. Я заглянул на склад. В конторке сидели заведующий складом Шохин и Афонин. Фома Григорьевич рассказывал с подробностями о вчерашнем происшествии.
– Здравствуйте. Здесь не было Куприянова?
– Так он в месткоме, – сказал Шохин, – его выбрали председателем похоронной комиссии. Они ведь с Владимиром Павловичем старинные друзья… были. Однополчане.
У входа в управление висел увеличенный портрет Никитина, перевязанный по углам красной и черной лентами.
Такой же портрет висел и в комнате месткома. «Когда они успели увеличить?» – удивился я.
Куприянов разговаривал по телефону. Он взглянул на меня, кивнул и закончил разговор.
– Вы ко мне?
– Да, здравствуйте, Николай Васильевич.
– Вы по вопросу… – Он замялся, не зная, как сказать. – Вы насчет вчерашнего?
– Да. Скажите, пожалуйста, Николай Васильевич, вы вчера были в Доме культуры на последнем сеансе?
– Был.
– Вы видели там Никитина?
– Конечно, видел, мы с ним еще разговаривали.
– О чем?
– О производстве, о чем же еще, – ответил Куприянов, ни на секунду не задумываясь. – Он со мной посоветовался насчет транспорта. Мы хотим…
Я не дал ему развить производственную тему.
– Вы не помните, в каком настроении был Никитин, когда вы последний раз с ним разговаривали?
– Настроение?.. – Он задумался, достал пачку «Беломора», долго разминал папиросу над пепельницей. Брови его сошлись в жесткой складке. – Настроение у него было неважное. Я еще подумал про себя, что слушать-то он меня слушает, а в голове у него совсем другое… Мрачный он был и какой-то расстроенный, угнетенный. Будто предчувствовал.
– А после сеанса вы его видели?
– Нет, после сеанса не видел. Я ведь был с машиной, она стояла за клубом, как фильм кончился, я пошел сразу к машине – хотел отвести ее в гараж, а там свеча засалилась, чтоб ей пусто… и лампочка в моторе, как на
– Скажите, а по дороге в Овражный вы ничего подозрительного не заметили?
– Вроде ничего…
– Может быть, вам что-нибудь показалось необычным? Подумайте, вспомните – это очень важно.
– Да нет, вроде все обычное… – Он пожал плечами, покачал головой и подтвердил: – Все как всегда.
Разговор оборвался. Я молчал. Мне показалось странным, что он не вспомнил о Власове. Ведь он обратил внимание, даже с Афониным поделился. Был удивлен. Почему же сейчас молчит об этом?
Куприянов выжидающе смотрел на меня. Разговор вроде кончен, а я и не собираюсь уходить. Вероятно, его это смущало. Он достал новую папиросу и стал ее разминать, как и первую, долго и аккуратно, над самой пепельницей.
– Николай Васильевич, – сказал я с мягкой укоризной в голосе, – а почему вы не хотите мне сообщить, что видели вчера Власова, возвращающегося домой сразу после того, как произошло убийство Никитина?
Куприянов вздрогнул.
– А почему вы думаете, что я его видел? – неуверенно спросил Куприянов.
– Я не думаю, я знаю. Мне сказал Афонин. И странно, почему вы это скрываете.
Он вышел из-за стола, прошелся по комнате, потом махнул рукой и остановился напротив меня.
– Хотите честно?
– Хочу, – сказал я и тоже поднялся. Мы оказались лицом к лицу.
– И не сказал бы вообще!
– Почему же?
– Я Власова знаю тридцать лет. Воевали вместе. Ну и что из того, что человек пьет? Ему можно простить. А на преступление, на подлость он не способен. Так, пошумит, побузит и спать завалится. А вам только скажи… Затаскаете… Вот поэтому и не хотел говорить. И не сказал бы, если б Афонин не наболтал.
– Не волнуйтесь, Николай Васильевич, – сказал я извиняющимся тоном, – невиновного мы не очерним, не волнуйтесь. – И чтобы перевести разговор, спросил: – Когда намечены похороны?
– Послезавтра в десять утра, – очень сухо ответил Куприянов.
Секретаря Никитина Лену Прудникову я нашел тоже не сразу. В приемной ее не оказалось. Ждать мне было некогда, и я решил уже уходить, спускался по вестнице и услышал ее каблучки. У нее были красные от слез глаза и растрепанная прическа.
– Здравствуй, Лена.
– Здравствуй. – Она остановилась и протянула мне руку. – Ты извини, Борис, я очень спешу…
– А я к тебе по делу.
– Тогда пойдем в приемную, я там найду одну бумажку, а ты, пока я буду искать, расскажешь.