Косвенные улики

Перов Юрий Федорович

Он решил бросить водочные махинации и жить спокойно. Но бросить не удалось. Компаньоны стали теребить его, требовать возобновления операций. Он лишил их доходов, а без него у них ничего не получалось.

«Мне стало страшно, — рассказывал Куприянов, — мне стало очень страшно. Не было никакого пути. По ночам я не спал, все думал, думал. Вспоминал. Двадцать лет жизни я только прожил как человек. А остальное… остальное — с того самого случая в сорок первом… Все тягостно, плохо… Ни одного дня радости. И все он, Никитин. Я пришел к нему домой. Не

знал, зачем пришел. Пришел просить, чтобы он освободил меня от этого проклятья. А он думал, что я пришел насчет накладных, то есть насчет лишней водки. Жены его дома не было. Он распсиховался, сразу закричал. Говорит, что ему все надоело, что он больше не может, что он больше не будет покрывать мои дела, что я могу идти куда угодно и рассказывать что угодно. Он, мол, сам решил во всем признаться и признается.

Я ни слова не сказал и ушел. Иду и думаю: «Вот ты как! Покаяния захотел! А я? Я как? Тебе покаяние, а мне тюрьма? Ты со своей совестью рассчитаешься, а меня так, мимоходом, заодно. Нет, не будет тебе ничего! И покаяния не будет. Я всю жизнь скотом жил, и помирать ты меня скотом заставляешь… Нет. Такого не будет».

Тогда по дороге я решил, что убью Никитина. И от этой мысли мне стало легче. Вроде просветление нашло. И заснул я спокойно. И на работе утром у меня было все хорошо. И с компаньонами я в то утро рассчитался очень просто. Как из сердца камень вынул. Тихо стало у меня на душе. Я знал, что мне теперь делать».

Глава XIV

На одном из последних допросов я не удержался и спросил у Куприянова:

— Что же заставило вас признаться?

Куприянов словно не услышал моего вопроса. Он сидел, углубленный в свои мысли, неподвижный и безмолвный. Большие руки безвольно лежали на коленях ладонями вниз. Они слегка подергивались.

Зазвонил телефон. Это спешил поздравить меня Зайцев.

— Ну наконец-то… — сказал он. — Поздравляю! Докопался все-таки… Молодец!

— А знаешь, я здесь, в общем-то и ни при чем.

— Брось прибедняться! — сказал Зайцев.

— Я не прибедняюсь…

— Кто же тогда при чем?

— Сам Куприянов, — сказал я. — Он сам признался. Очень самостоятельный человек.

— Чего же он раскололся? — весело спросил Зайцев. — Может быть, он того?..

Мне не хотелось продолжать разговор в таком тоне, и, ничего не ответив моему милому, непосредственному Зайцеву, я повесил трубку. Перезванивать он не стал. Возможно, как это с ним изредка случается, непосредственность покинула его на некоторое время.

Так мы и сидели друг перед другом. Я пытался выяснить свое отношение к Куприянову. Это было нелегко. Разумеется, я ни на мгновение не забывал, что он преступник. Хладнокровный и расчетливый убийца, и все-таки мне было его жалко. И мне было не по себе от этой жалости.

— Вы о чем-то спрашивали? — вдруг сказал Куприянов.

— Я спросил, почему вы так легко во всем признались, — повторил я. Он некоторое время смотрел на меня молча, словно не понимая

сути вопроса, словно возвращаясь из своего далекого путешествия в себя.

— Разве для вас это имеет значение?

— Да. Очень большое.

— Я хотел освободиться от него… От всего хотел освободиться. Потом понял, что не получится… В тот же вечер. Вернее, в ту же ночь. Потом я ждал. Ходил, говорил, что-то делал и ждал. И вместо облегчения — новая тяжесть. Выходит, я ошибся. Освобождаться мне нужно было от себя. Мне стало все равно… Я никогда не верил в бога. И сейчас не верю. То, что люди перед смертью исповедовались, — это не от бога. Трудно помирать с тяжестью на душе. Это люди придумали для себя. Раньше я и в это не верил. Не думал об этом, не знал.

Он-то, Никитин, понял это раньше меня. Выходит, от этого все и произошло. Он всегда обгонял меня. У него еще в школе была кличка Выскочка.

Сперва я решил просто уйти. Потом понял, как трудно уходить, не исповедовавшись…

Так и кончилась эта печальная история, случившаяся в нашем маленьком городке, где все друг друга знают. Я получил ответы почти на все беспокоившие меня вопросы. На все, кроме одного, навязчиво преследующего меня до сих пор. Кроме вопроса, на который уже не могут ответить мне ни Куприянов, ни Никитин… Да и вряд ли они когда-нибудь могли на него ответить. Вряд ли я и сам отвечу на него.

А все-таки, что было бы, если бы они не встретились после войны?

СВЯТОЙ МАВРИКИЙ

На четвертом часу дежурства телефон наконец ожил. Анечка привернула репродуктор и придвинула к себе журнал заявок.

— Диспетчерская восемнадцатого ЖЭКа, — сказала она и виновато посмотрела на Сергея.

Тот пожал плечами с таким видом, будто он так и знал, что это рано или поздно случится.

— Что? Что? — переспросила Анечка. — Не понимаю… А-а-а… Спасибо. Это все? — Она захлопнула журнал.

Сергей облегченно вздохнул:

— В чем дело?

— Какой-то чудак поздравил с Восьмым марта…

— Ну и слава богу, — сказал Сергей.

— По-моему, ты просто лентяй, — сказала Анечка и посмотрела на часы. — Потерпи, осталось три с половиной часа.

— А по-моему, это свинство — работать, когда другие празднуют, — сказал Сергей и закурил.

— У меня сменщица заболела, — оправдывалась Анечка.

— А я отгулы коплю, хочу к старикам в Астрахань наведаться. С тех пор как в МИФИ срезался, не был. То ждал, когда списки вывесят, то, как по лимиту устроюсь, потом, когда на подготовительные запишусь. — Сергей стукнул ребром ладони по колену. — В этом году обязательно поступлю.

— Упорный, — вздохнула Анечка.

— Последовательный, — усмехнулся Сергей, встал и с хрустом потянулся.