Косяк
Шрифт:
Барнер задумчиво покачивал головой.
– Мистер Больсен, – вкрадчиво спросил он, – вы считаете себя наблюдательным человеком?
Генри стиснул зубы. С таким же успехом его могли спросить, считает ли он себя дураком. Этот Барнер был не просто говорлив, он умел выворачивать людей наизнанку.
– Да, я считаю себя наблюдательным человеком, – с вызовом ответил Генри.
– Прекрасно, – журналист улыбнулся. – Вероятно, я понимаю, что вы имеете в виду. Жесты, мимика, манера беседовать… Отчасти и мне это знакомо. Господа из службы безопасности не умеют беседовать. Обычно они спрашивают, а допрос и беседа – это далеко не одно и то же.
Барнер угодил в точку. Обдумав сказанное, Генри вынужден был кивнуть.
– Возможно, эту разницу я и ощутил.
– Скорее всего… Что-то затевается на океанских просторах, – тихо проговорил
– Военные?
– Да. Я пробовал что-нибудь разузнать о сбитых вертолетах, но информация действительно секретная. Я чуть было не попался.
– Во что же это все выльется?
– Детский вопрос, – Барнер усмехнулся. – И как на всякий детский вопрос, на него нет вразумительного ответа.
– Но вы что-нибудь предпримите?… То есть, я хотел сказать, что был бы признателен, если бы вы держали меня в курсе событий.
– Любопытно?
Генри насупился.
– Скажем так: эта история интересует меня. В конце концов, я тоже оказался замешанным в ней.
– Не спорю, – Барнер оглядел пустынную аллею. – А теперь признайтесь-ка, мистер Больсен, вы ведь что-то скрываете от меня?
Генри поджался.
– О чем вы?
– Да все о том же. Полагаю, если мы действительно единомышленники, то в этом деле между нами должна соблюдаться полная ясность. Служба безопасности не очень-то жалует конкурентов. Если мы будем что-либо скрывать друг от друга…
– Я ничего не скрываю.
– Тогда вам, должно быть, есть что сказать о гипотезе психоконтакта. Дэмпси доверия не заслуживал – это понятно, но возможно, заслуживаю я?
– Господи, до чего вы все похожи!.. Я ведь уже сказал: мне нечего скрывать. Все мои мысли давно стали достоянием гласности, и покончим с этим.
– Покончим, так покончим… Признаться, я надеялся вытянуть из вас чуть больше.
Генри порывисто поднялся.
– Я буду ждать вашего звонка. Если вам удастся что-либо разузнать… В общем вы поняли.
Барнер усмехнулся.
– Хорошо, хорошо. Будем считать, что договор заключен. Я беру вас в связку, хотя, убей меня Бог, не знаю, есть ли в этом какой-нибудь смысл.
– До свидания, – повернувшись, Генри зашагал по аллее.
– Спрашивается, за каким чертом мы оба приперлись сюда? – донеслось ему вслед. Генри не удержался от улыбки. Кажется, Барнер снова начинал ему нравиться.
Если чужая душа – потемки, то что можно сказать о своей собственной? Разве не то же самое?… Где тот свет, что помогает людям разобраться в себе и своих сокровенных помыслах, позволяет отгадать, кто же они на самом деле – в прошлом, настоящем и будущем?…
Наблюдая за реставрацией экспонатов, Генри то и дело отвлекался. Работа не клеилась. Голоса сослуживцев раздавались где-то вовне, не сразу пробиваясь к его заполненному дымом раздумий сознанию. В сущности и Дэмпси, и Барнер были в чем-то правы. Он не рассказал им всей правды, но не потому что хотел что-либо скрыть, а по той простой причине, что и сам едва догадывался о реальном положении вещей, сомневаясь в собственных ощущениях, не доверяя выводу разума. Спросите человека, за ЧТО он любит то или иное живое существо, и вы наверняка поставите его в тупик. То есть, если он на самом деле любит. И ваше «за что» останется без ответа, несмотря на всю кажущуюся свою простоту. Лишь в мелочах человек ощущает себя хозяином, в вопросах более многослойных он неизменно теряется. Прислушиваясь к себе, Генри отыскивал тот заковыристый пунктик, что не позволял ему забыть случившемся, и крохотный этот нюанс был подобен болту, удерживающему дверь запертой. Следовало подобрать к нему ключ, с силой повернуть в нужную сторону.
Что испытывает потерпевший к спасшим его от гибели? Сердечную привязанность? Формальную благодарность? Или неприязнь за вынужденность долга?… А если в роли спасателей выступают рыбы? Можно ли испытывать все перечисленное по отношению к ним?
И по сию пору Генри видел во снах, как трепещущая серебристая масса окутывает голову акулы, как смыкаются раз за разом тяжелые челюсти, как мутно парят в воде багровые останки маленьких существ.
Когда человека спасают обстоятельства, он склонен возносить хвалу судьбе и небесам. В данном случае адресата Генри просто не знал. Угодившие в засаду волки начинают огрызаться. Но может ли преследуемый
Кто получал пощечины от женщин, знает что это такое. Пощечина общества неизмеримо больнее. Поэтому даже наедине с собой Генри продолжал осторожничать. Собственный консерватизм яростно боролся с воображением и памятью, но переубедить себя было не столь уж просто. И он отчаянно боялся того необъяснимого ощущения, что мало-помалу прорастало в нем. Он опасался признаться самому себе, что отныне его судьба и судьба спасшего его косяка повязаны крепчайшими узами.
Новая встреча состоялась через полторы недели у Барнера на квартире. Кроме журналиста и Генри здесь присутствовал коллега Барнера – некий Легон, философ нетрезвого толка, человек запоминающейся наружности и хриплого непевческого голоса. Лоб его был скошен назад и простирался до самой макушки, волосы топорщились где-то на затылке, и Легон то и дело проглаживал их мягким движением руки. Серые выразительные глаза его близоруко щурились, всякий раз рассматривая собеседника с неизменным удивлением, массивная челюсть находилась в постоянном движении, – в своей прошлой жизни, Легон был убежден, что был жвачным животным. Пьедесталом этой впечатляющей головы служило длинное тощее тело, не признающее чистых рубашек и галстуков, глаженных брюк и глянцевых туфель. Если бы не глубокомысленные речи, Легон запросто сошел бы за выпивоху-докера, только-только вернувшегося домой после трудового дня. Барнер рядом с ним выглядел настоящим аристократом, причесанным и благоухающим, принимающим банку с пивом, словно бокал с шампанским. Беседу, впрочем, они вели на равных, с удовольствием награждая друг друга нелестными эпитетами, гримасами и взмахами рук выказывая полное взаимное небрежение.
– Надо вам сказать, мой друг – большой приверженец авантюр, – хрипло вещал Легон, обращаясь к Генри. – И если бы он подвергал опасности только себя! Так ведь нет! Тащит за собой кого ни попадя! Самым бессовестным образом!.. Советую обратить особое внимание на этот нюанс. Ибо для вас, дорогой мой юноша, он может оказаться роковым.
– Мсье Легон, должно быть запамятовал, что именно «дорогой юноша» оказался инициатором нашего плана, – возразил Барнер.
– Чушь! – Легон сердито отмахнулся. – Все эти уловки я знаю прекрасно. Человеку не обязательно предлагать напрямую, ему нужно лишь слегка намекнуть, что, нисколько не сомневаюсь, ты и проделал без зазрения совести… Да, хмм… Так оно все и было, и не пытайся обмануть старого мудрого Легона.
– По поводу старости я бы не стал возражать, а вот насчет второго мог бы поспорить.
Фыркнув, Легон потянулся за пивом. Пена смочила ему нос, но он даже не позаботился ее вытереть.
– Мне грустно вас слушать, господа. Вы пыжитесь и усердствуете, сами не зная, ради чего. Вы забываете, что жизнь наказывает дерзких. Должно быть, по недомыслию эта самая дерзость вам кажется сейчас героизмом, но на деле это далеко не так.
– Ты упрекаешь нас в дерзости или в недомыслии?
– И в том, и в другом! – Легон с недоумением понюхал опустошенную банку. Багровый нос его явственно шевельнулся. – Задаю элементарный вопрос! Что вы сделаете в первую очередь, ступив на борт судна?