Кот (сборник)
Шрифт:
– Я исчезаю, мой верный друг, прими нашу признательность за утешение.
Вот вам, пожалуйста.
Интересно, почему он называет меня Эдвардом?
Может быть, в прошлой жизни я был советником двора его королевского величества? Во всяком случае, его дочь называет меня Дорианом.
– Больше пиратов! Казна пуста, а посему смерть всем ради величия нации! – Вот вам боевой образец.
И еще она говорит:
– Я поцелую змею, если это будет необходимо. Помните, Дориан, чтоб господствовать на море, все средства хороши. И золота, золота, золота! Мне нужно много золота в корону моего королевства. Будьте с дикими народами
Вот баба, клянусь чреслами Геркулеса!
Она появляется сразу же после своего папаши, и речь у нее всегда одинакова: я под видом несчастного Дориана должен немедленно отправиться в путь, чтобы огнем и мечом добыть ей величия.
Представляю себе, что меня ждет, если я ей это величие не добуду. В старой доброй Англии существовала масса симпатичных способов казни.
Особенно меня трогает заливка свинца в раскрытые уши.
Так, может быть, остаться в России? Тут все так неторопливо и без этой навязчивой радикальности, присущей островитянам.
Ах!
Я порой думаю: если б я был человеком, то меня бы укусила собака где-нибудь на территории достославного Совтрансавто, руководимого Семеном Ашотовичем Переверзяном в селении Верхние Шушары.
А я бы подал на них в суд за нанесение морально-физического увечья и этические потери, и судья призвал бы их к ответу, а они бы ответили, что собака была бродячая и забежала на их территорию исключительно ради подобного нападения, а я нашел бы и свидетелей, и лжесвидетелей, а они бы упорствовали, и суд длился бы себе незнамо сколько, а на заседаниях я бы хотел видеть молодых девушек, расхаживающих по залу босиком в легких накидках, разбрасывающих всюду медленно опадающие шелковые платки.
Мне бы не выдали компенсации, после чего я бы захотел остаться котом.
Быть человеком и из-за этого ежедневно подвергаться разного рода унижениям – благодарю покорно.
А не пообщаться ли мне с тенью Наполеона?
Люблю я великого корсиканца вкупе со всем его душегубством.
А все оттого, что невероятно умен и честолюбив.
Он ставил перед собой почти невыполнимые задачи, потому что был колоссом, насильно засунутым в незначительное тело.
Его стесняла оболочка.
Ему вредили границы собственного «я».
Вот откуда все его походы – в Россию, в Индию, в Египет.
Он родился всего лишь человеком, а должен был – полубогом.
Мне скажут, что полубоги не существуют.
Существуют.
Уж будьте покойны.
– Корысть всегда у власти, – скажет мне Наполеон, а я попытаюсь возразить: мол, бывали же случаи…
Он остановит меня:
– Я пригласил вас, мой маршал,
Как хорошо, что алчность, в сущности, от недостатка ума. Их соединение, а точнее, их союз равносилен катастрофе. Я же правлю по странному стечению обстоятельств. Гений править не должен.
Я не нашёлся, что возразить.
Тем более после того, как меня назвали маршалом.
Да и не смог бы, наверное.
От этой речи возникло учащенное сердцебиение, сухость во рту и захотелось немедленно встать под чьи-либо знамена или выкушать рыбки.
Ух, как захотелось рыбки! Просто небо засосало, зачесалось.
Хорошо бы маринованной осетрины. Даже рот наполняется слюной.
А какая она вкусная! Жуть!
Вот только уксуса нужно совсем немного, чтобы и коты ее могли есть.
Эх, слюни…
Слюни – что слезы: и те и другие внезапны.
А ведь вокруг глубокая ночь, за окнами мороз, и поземка змеится по дороге, и что-то грустно на душе, и я понимаю собак.
Вернее, их продолжительный вой по поводу и без повода.
Призраки давно исчезли.
А в комнате на раме окна у нас образовались сосульки, и еще ее оживляет храп моего хозяина.
Пусть себе храпит.
Ему спать еще часа четыре.
Он храпит, а я должен думать.
Потому что должен же кто-то думать, мыслить, созерцать и формировать наше будущее с болью.
Ведь одним только усилием своего необычайного ума ты соединяешь разрозненные фрагменты еще не случившегося.
А тогда эти фрагменты складываются в событие.
И ты уже перетаскиваешь его в нужное время и нужное место.
Не доводилось ли вам бросать шары, когда одним вы должны попасть в другой?
Вы наверняка помните какую-то особую силу своего взгляда, который словно бы прикрепляется к шару-мишени: его никак не отвести, и точно – брошенный шар ударяет в него.
Вот так и событие.
И для этого нам дана голова, которая после всех этих действий болит.
А хозяин полагает, что она нужна ему для ношения фуражки.
Не будем его осуждать.
Его к этому приучили.
Посредством многих мелких унижений.
– Ы-ы-ы…
Я же говорил вам, что он проснется и посмотрит на будильник.
– Ы-ы-ы…
А теперь он пойдет в туалет…
– Ы-ы-ы…
И уже там, в сортире…
Впрочем, это не важно.
Хотя…
Вот ещё что:
Сообщите мне, пожалуйста, как это можно метить в такую огромную чашу и совершенно в нее не попасть; а потом, когда я восседаю в своей тесной кювете, ревниво следить за тем, чтоб я нигде не набрызгал?