Кот-Скиталец

Мудрая Татьяна

– Наводнять город и село нашими, угрожать тем, что мы не исполним, – это тактика, мама, – говорил сообразительный не по годам Артик. – И не самая лучшая. А какая твоя стратегия?

Мы сидели у тихого вечернего костра в обнимку: я перебирала его длинные когтистые пальцы, вытаскивая сор, он согревал меня пушистым телом.

– Стратегия? Не знаю. Цель могу сказать: предостеречь от беды. Она неминуемо обрушится на Андрию, которая попрала закон Леса у себя дома и переносит это уже в сам Лес. Ибо за одну «кхондскую обиду» Лес может вскорости отплатить сторицей и, главное, помимо желания самих кхондов. Стоит числу Размыслителей сократиться хотя бы ненамного, и почти невозможно будет сдержать спонтанную агрессию гигантского живого организма, непредсказуемого в своей сложности. Его силы будут тогда направлены на восполнение числа

своих членов, но – вот ирония! – не высокоразумных, которые размножаются неторопливо и по сердечной прихоти, а незатейливых умом и прытких в исполнении Божьей заповеди созданий, которые, тем не менее, охотно ринутся прочь из Леса, чтобы творить его страшную волю.

– Разве Лес не благ? – спросил Арт.

– Лет через сто те андры, которые переживут экологическую катастрофу, пожалуй, воскликнут: «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Только не хочу я, чтобы потомки строили свое мудрое благополучие на костях дурных предков. А этим будущим предкам напрямую никак не скажешь: не воспримут.

– Я поняла, – вмешалась моя дочь. – «Почему притчами говоришь им?» – спросили как-то ученики одного из Учителей, под «ними» имея в виду простецов. Ты создаешь олицетворенную притчу. Так верно?

– Ожившую метафору. Живую картину, какими, бывало, тешились великосветские бездельники, – усмехнулась я.

Мы и не заметили, как вокруг нас собралось общество.

– Легенду, – щегольнул новым понятием юный Ратша. Он понахватался кое-каких людских словечек от тех, кто возвратился назад. – Андрское простонародье любит судачить об эпизоотиях и пандемиях, нашествиях термитов, которые перекусывают пополам бетонную сваю, плотоядных ящериц и удавов. Кое-что, по словам моего старика, – прямые россказни, однако назад тому лет восемьсот вирусное поветрие, изойдя из Леса, скосило подчистую весь город Мушкат с окрестностями. Тогда и построили новую, свободную от заразы столицу Шиле. Это записано на писчей тапе андров беспристрастными летописцами.

– Каждый пишет свою историю, малый, – скептически кривил уста мудрейший Раух. – Здесь, в самом Лесу, иначе смотрят на любое дело. Наше Равновесие и после андрской войны сохраняло внутреннюю иерархию, которая не позволяла ему обрушиться в хаос. Разумеется, тяга к увеличению потомства тем сильнее, чем примитивнее род Живущих, и в самом начале Возрождения всякая вредоносная мелочь плодилась куда быстрее, чем крупные деревья, подобные тем, что Серена и Артханг наблюдали у Больших Мунков, а также водные коаты, глуповатые и кроткие маммуты и двугорбые ибилы, которые дают такую нежную шерсть для прядения; тем более – чем племена Триады. Только границы естественного расселения не нарушались. Кровавая лихорадка – детище самих андров; со своей, так сказать, личной Триада справилась сама. А вы знаете, отчего произошел падеж скота, на который жалуются андры? Они же сами расстреливали свои полудикие стада с летунов, чтобы накормить выживших после болезни. И что та половина горожан, заболевших лихорадкой от своей скученности, которая выжила, стала невосприимчива к болезням плотской любви, – этого они как бы и не заметили. Снова занялись безопасным сексом, расплодились пуще прежнего. Беда получилась от происков злой силы, благо изошло от самих добродетельных андров, вот как они считают. Источник же того и другого, наказания и милости, – один.

– Мы. Великий Лес.

– Ну, для простоты скажем, что мы, хотя и Лес – только перешеек между видами бытия. Андры слепы на один глаз: блага не видят, за зло мстят, но и боятся его. От тех ужасов, которые приносит им соседство с Лесом, они за последнее время поотвыкли. Нет, ты права, Татхи-Йони, что решила чуточку напомнить о тех бедах андрам. А уж преувеличат они сами!

Место действия – Шиле-Бразза, Кристальный Город. Самостоятельные псы живут на его окраинах, потому что любят мягкую землю, не скованную ни камнем, ни твердой смолой; но промышлять – а попросту попрошайничать, носить поноску, устраивать представления скоморохов, а то и тянуть то, что плохо положено, и приделывать ноги оставленному без присмотра, – едут в центр.

Вот в переполненный вагон городской подземки входит собака явно местного происхождения: нежно-пюсового, то есть светлоблошиного оттенка с некоторой рыжиной, взъерошенная и с парой-тройкой свежих репьев на мохнатой ляжке. При этом виде подбираются – с большой долей брезгливости – длинные

юбки, что до того без страха мели заляпанный пол; мужчины потуже запахиваются в плащи или мантии, отодвигают с пути следования пришлеца начищенные штиблеты. Рыжак беспрепятственно добирается до укромного закоулка в торце вагона, сворачивается там в сиротливый клубок и невозмутимо дрыхнет под лязг железа, умеренно тихую матерщину и душераздирающие вопли машиниста, который объявляет станции. Какофония достойна конца света, но спокойствие пса не пробьешь ничем. Вокруг него пустота, как на чашке Петри с фагоцитом посреди бактериальной колонии, но он не обижается: только время от времени, когда голос, что записан на магнитофонную пленку, визжит уж очень назойливо, приподнимает голову и чуть улыбается почтенному собранию, неожиданно приоткрывая удивительно черный и хрустально блестящий глаз. Наконец, он потягивается, задирает морду к окну и решительно встает на все четыре лапы навстречу дневному свету, что все ярче бьет сквозь щели в стальной облицовке туннеля. Тут поезд выскакивает наружу, тормозит, шипит сжатым воздухом, кауранг отряхивается и одним прыжком выскакивает в обрезиненную дверь.

– В гости к дружкам приехал, – язвит кто-то ему в затылок. – Или на дежурство. Карманов нет – так и за проезд можно не платить.

– Да это еще что! – отзываются ему. – Вот эта линия – желтая, а на зеленой один каурик что ни утро садится в поезд, причем в одни и те же двери, через десять остановок вытряхивается, а вечером снова едет назад. Его все контролеры знают.

– Они умные, куда умней, бездельники, чем хотят нам показать, – комментирует некий философ от сохи. – Только шляют от трудовой повинности и воинского призыва. Прищучить бы…

Но тут электричка вылетает на станцию «Сити-Централ», средоточие контор, банков, пробирных палат, министерств, пинакотек и прочих вредоносных предприятий. Двери предупреждающе скрипят и сверкают надписью, где одна буква стерта: «Осторожно, двери от… рываются автоматически» (а вместе с дверями – пуговицы, ремни, уши, пальцы, дипломаты и клифты), – затем раздвигаются, как сфинктер, и толпа дружно извергается из вагонной прямой кишки прямо на платформу великой столицы.

А днем посреди грязнейшего Центрального рынка совсем иные люди видят нашего рыжего клоуна в прекрасной компании: принявши свою любимую позу, некое подобие толстой запятой, лежит он на свежеоструганном деревянном поддоне и снова дремлет вполглаза и вполуха. Тут же, хвостом к морде и головой к хвосту, лежит черно-бурая самочка: глаза ее тоже прикрыты, только иногда вспыхивает на темном фоне светлое зрячее пятнышко, превращая обеих собак в наглядное воплощение древнего даосского символа. И от хребта к мозгу, от мозга к хребту, по кольцу больших полушарий и гибких позвоночных стволов курсируют мысленные образы настолько прихотливого вида и стиля, что ни один андр, даже ухитрившись уловить, не сочтет их таковыми.

– …зола и пепел, пепел и зола – граница двух миров посереди легла.

– Вулканические пепел и зола, положим. Самые плодородные изо всех. Это Путешественник Дан скрытно посодействовал. У него там, на вершинах, родственные связи… Только об этом помалкивай. Я вообще о другом. Не о самой границе, а о зоне охоты ваших «головных» дурней. Ведь все, что можно, вытоптали и потравили. Эх, а что там росло, на опушке! Ландыши величиной с наперсток, королевский скипетр – наподобие дикого гладиолуса, только синий, а пахнет-то как! Ночные млечники: блестят потаенно, дух еле слышный, зато поносишь во рту, а потом подаришь девушке – непременно влюбится. Теперь по весне одни бежевенькие такие грибочки вылезают, их и зовут не по-андрски и не по-кхондски: сморчки и слизки. А что такое грибы, слыхала злую раешную шуточку?

– Рифмуется с «гробы», кажется. А если серьезно – тянут из земли соли тяжелых руд, из воздуха – гарь от вертолетов, колесанок и труб.

– Лет через десять тот, кто ими питался, бесперечь помрет. Врачи стоят вокруг, судьбу его пытают: от старости погиб иль от кручины? Но дрянь своя в округе той витает, стирает им всей клиники картину. Детей к тому же плодят – а детки пойдут по стопам родителей, потому что куда еще идти? В свою землю и в землю Леса вбухали сотни кубометров отравы, по всем кругам разошлось. Ну, нам пока горя мало: это собирается у корней, наши чистят, жгут, добавляют к ювелирным изделиям и оружейной стали как присадки и вашим же хозяевам продают обезвреженное.