Кот в малиновом тумане
Шрифт:
Темпл вздохнула с плохо скрытым волнением:
— Ну, что, пошли?
Мэтт посмотрел на часы — дешевенький «таймекс», который смотрелся убого на фоне арендованного смокинга, который его вынудили надеть.
— У нас осталось всего двадцать минут.
— Я знаю! — Темпл бросилась в прихожую и тут же остановилась, но вовсе не затем, чтобы он открыл перед ней дверь. Ее лицо с умело наложенным незаметным макияжем омрачилось: — Луи неизвестно где шляется все последнее время. Где он может быть? Это не похоже на него — покинуть меня в трудную минуту.
— Ты думаешь, что шоу будет настолько ужасным?
— Я
Мэтт рассмеялся и все-таки открыл перед ней дверь.
Темпл уж точно умела себя накрутить как следует.
Несмотря на задержку, они прибыли в «Хрустальный феникс» достаточно рано, чтобы у нее еще оставалось время на лазанье по подвальным помещениям. Она привела Мэтта к лифту, который опустил их вниз бесшумно и плавно, как по волшебству. Мэтт не мог не подумать о шкафчике фокусника, войдя в который, люди исчезают и появляются вновь по мановению его руки. Несмотря на то, что лифт, казалось, вообще не двигался, стальные двери раздвинулись перед ними этажом ниже, в просторном пустынном помещении, похожем на ангар — антитеза классическим декорациям наверху.
Мэтту пришлось выдержать новый шквал цокота шпилек по твердой поверхности — на этот раз, по цементу, новый приступ премьерной лихорадки, а также вид множества хористок и самодеятельных актрис разной степени раздетости, отчего уши у него запылали. Он всего восемь месяцев был обычным гражданином, когда бы он успел пресытиться простыми проявлениями этого мира, подчеркивающего, а не отвергающего контакты мужского и женского начал?
Разумеется, Темпл гордо знакомила его со всеми вокруг: он же был ее официальным спутником, и это была ее Великая Ночь! Гораздо более «взрослый» выход, чем их импровизированная вечеринка, и Мэтт это очень быстро почувствовал, изнывая от вынужденного пребывания в центре внимания публики. Участницы шоу, сестры Темпл по профессии, вздымали сценически накрашенные брови и всячески ворковали. Участники-мужчины изучали его с некоторым налетом скрытого соперничества во взглядах, что было ему совершенно в новинку, а Дэнни Голубок носился вокруг, точно Мэтт был Иисусом Второго пришествия.
— Ну, разве она не лапочка, наша мисс Темпл? Ее ничем не прошибешь! И, между прочим, пишет со скоростью света. Где вы играете? — взгляд Дэнни был оценивающе-острым, но, судя по его блеску, оценка была явно очень высокой. — Ну, вы же играете?.. Разве вы не актер?
— Нет, — отказался Мэтт. — Я… что-то вроде психотерапевта.
— О-о-о!.. Берегитесь, мисс Темпл! Он вас разберет по кусочкам с помощью психоанализа и уложит на кушетку, не успеете глазом моргнуть!
И, под фанфары собственного заливистого смеха, Дэнни упорхнул прочь, инспектировать дальше свое пестрое хозяйство.
— Ты явно понравился Дэнни, — заметила Темпл, очень довольная. — Он так трясется надо мной, что обычно смотрит на моих сопровождающих, как викторианский папочка на дочкиных ухажеров. Братья Фонтана для него — вечный источник раздражения.
— Он… какой-то странный.
— Ну, он гей. И, если бы ты был не со мной…
— О, Господи!.. — Мэтт содрогнулся, осознав еще один аспект театральной жизни.
— Успокойся. Он никогда
— Лучше режиссеров в «Гатри»? — недоверчиво спросил Мэтт.
Темпл вздохнула:
— Не хуже, но в другом роде.
— В очень-очень другом, — пробурчал Мэтт, стараясь не смотреть на сильфид, облаченных только в блеск и прозрачные шифоновые шарфы, то и дело снующих из одной гримерки в другую.
— Не удивляйся, — Темпл заметила его неловкость. — Все люди театра очень легко относятся к формальностям. Эта прогулка среди наших актеров пойдет тебе на пользу. Ты слишком замкнулся в своей раковине.
— Я знаю. Но мне и твоего платья хватило бы для первого раза.
Она остановилась, очень удивленная:
— Мое платье?.. Да это модель «юная дебютантка»! Оно вовсе не такое уж открытое.
— Да, но… оно… хм… очень интересно… колышется.
Темпл вскинула бровь:
— Я сражена. Ты заметил! Бедняга Дэнни повержен в прах.
— Это не смешно. Я просто не могу поверить, как много вещей я просто не замечал, не обращал внимания. Неудивительно, что в семинарии мы не могли даже заподозрить наличия сексуальных девиантов среди нас. Нас воспитывали так, чтобы мы были совершенно невинны.
— Что ж, вместо этого ты стал и совершенным, и невинным, — сказала Темпл. — Это еще лучше. Ладно, здесь все под контролем, настолько, насколько вообще может быть все под контролем за сценой, и я не вижу ничего похожего на Кроуфорда Бьюкенена. Дэнни вчера сказал, что он смылся в канализацию, где ему самое место.
— Что-то ты не выглядишь слишком успокоенной.
— Ну, да. Даже если Кроуфорд обиделся на то, что у него отобрали шоу, он все равно может объявиться в самый неподходящий момент, чтобы объявить о своем авторстве и собрать пенки. Эго у него, может, и высотой с Альпы, но в том, что касается благородства, он просто подземный житель. Пойдем, я покажу тебе сам театр.
На том же самом пугающе беззвучном и неподвижном лифте они поднялись наверх и долго пробирались сквозь толпу в казино, пока не увидели группу людей, направляющихся ко входу в театральный зал — коридору из бархатных шнуров изумрудного цвета, скрепляющих прозрачные плексигласовые столбики с хромированными деталями.
Мэтт начал понимать энтузиазм Темпл насчет «Хрустального феникса». Руководство отеля избежало пошлых клише вроде алых шнуров и золоченых столбиков, выдержало собственный стиль и, в то же время, сохранило дух Лас-Вегаса.
— Прошу прощенья, — Темпл нахально устремилась мимо бархатной загородки ко входу в зал, не обращая внимания на осуждающие взгляды.
Мэтт следовал в хвосте, сгорая со стыда. Хорошие католические мальчики всегда ждут своей очереди, какой бы длинной она ни была.
Темпл вдруг встала, как вкопанная, и Мэтт налетел на ее спину, усыпанную стеклярусом. Он удержался на ногах сам и удержал ее, схватив за предплечья, и с тревогой оглядел зал, ища причину внезапного столбняка.
А, вот оно что. Кармен Молина стояла там, почти неузнаваемая в длинном, до полу, платье, похожем на колонну из темно-лилового крепа и блесток, рядом с высоким мужчиной в темно-сером костюме. Это был Фрэнк Буцек.