Кот в мешке (Муж, который живет на крыше)
Шрифт:
– Мужик, выпить хочешь?
– Голубь, да что же ты такое спрашиваешь? – воскликнул Трофим, прослезившись. – Да не просто хочу, а жажду всеми фибрами своего измученного организма!
– Сразу видно творческую натуру. – Незнакомец окинул Трофима заинтересованным взглядом. – Не из писателей ли будете?
– Из художников, – с гордостью уточнил санитар, – в прошлом – лауреат Государственной премии…
Он, конечно, несколько преувеличил свои былые заслуги, выдал желаемое за действительное, но в его оправдание можно сказать, что прошлое
– Неужели Государственной! – уважительно ахнул отзывчивый мужик. – Ну это же надо!
– Только велели мне Брежнева нарисовать – а я отказался! Не уважаю, сказал! Так прямо в лицо и заявил! А они мне тогда – ах, не будешь? Ну так мы тебя в морг отправим! И немедленно всего меня лишили, всех наград и званий, и отправили в этот самый морг санитаром!
– Ну это же надо! – повторил симпатичный мужик.
Трофим так проникся только что изобретенной историей, что сам в нее совершенно поверил и от сочувствия к самому себе прослезился. Крупные горячие слезы поползли по его давно небритым щекам, и от этого достоверность трагической истории усугубилась, и бывший лауреат поспешил добавить к ней новые впечатляющие детали:
– После каждый год приезжали ко мне на четырех черных машинах, маршал и при нем три генерала. Маршал из машины выйдет, зайдет ко мне в морг и спросит:
«Ну как, Трофим, не передумал?»
А я ему прямо в глаза:
«Никак нет, товарищ маршал, не передумал! Поскольку не уважаю его! Вот вас – сильно уважаю и могу хоть сейчас нарисовать, как вы есть, боевой командир! Мастерство, его ведь не пропьешь! Дайте мне, товарищ маршал, кисть и какую ни то краску – и прямо сейчас я с вас портрет нарисую, мама родная не узнает… то есть не отличит!»
А маршал прослезится и скажет так с душой:
«Спасибо тебе, Трофим, за добрые слова, только нельзя с меня портрет рисовать, засекреченный я!»
А потом к своим генералам повернется и скажет:
«Смотрите и учитесь, каков у нас народ! Его хоть в морг и отправили, в самую глубину, а он поперек воли своей не поступает! Кого уважает – того уважает, а кого нет – того нет!»
И после обязательно мне нальет коньяку специального, маршальского, и сам со мной выпьет…
При этих словах Трофим с надеждой посмотрел на внимательного мужика и откашлялся со значением:
– Такой коньячок душевный… как вспомню, так прямо слеза прошибает. А ты ведь, голубь, тоже чего-то сейчас говорил насчет выпить?
– Говорил, говорил, – кивнул симпатичный незнакомец, – только сперва мне одну вещь прояснить требуется. Тетя моя родная третьего дня из дому ушла и затерялась… так вот, не могла ли она ненароком в вашем морге обнаружиться? Я уж все как есть окрестные больницы обошел, везде спрашивал, ваша последняя осталась…
– Не положено, голубь… – протянул Трофим, оглядываясь на дверь покойницкой. – Только если через доктора Ахмеда Абгаровича…
– А
– Уж это точно… – тоскливо согласился Трофим.
– А у меня хороший коньяк, – понизил голос змей-искуситель. – Не то чтобы маршальский, но тоже очень душевный…
– Когда, говоришь, тетка твоя из дому-то потерялась? Ну, давай поглядим, какие тут имеются «жмурики» невостребованные…
Трофим подошел к стене, где, как стандартные ячейки автоматической камеры хранения, располагались в несколько рядов выдвижные лотки с замороженными покойниками, терпеливо дожидающимися решения своей посмертной участи.
– Этот, кажись, не годится, – озабоченно проговорил Трофим, выдвинув первый лоток и с сомнением разглядывая молодого мертвеца с разбитым лицом и резаными ранами груди. – Это бандюган, ночью возле метро подобрали, а никто за своего не признает…
Санитар задвинул бандита в стену и выкатил следующий лоток, на котором покоилась маленькая сморщенная старушка.
– Во, голубь, погляди – не твоя ли тетка? «Скорая» с улицы привезла, а никто не хватился… не иначе твоя!
– Нет, – в ужасе замотал головой незнакомец, – это не моя! Моя-то тетя молодая, видная, а ты мне хочешь рухлядь какую-то подсунуть… этой, наверное, лет сто будет!
– Вот еще – разбираться он будет! – поморщился Трофим. – Покойник – он и есть покойник, не все ли тебе равно? Заколотил гроб, никто и не поинтересуется! Ишь, какой привередливый!
– Нет уж, дядя, хочешь выпить – предоставь мне мою тетю в натуре! Она мне, может, дорога как память о золотом детстве!
– Ну, ладно, – прокряхтел Трофим, убирая невостребованную старушку и выкатывая следующий экземпляр своей коллекции.
– Да, – проговорил он, присмотревшись к трупу и судорожно сглотнув, – навряд ли это твоя тетя!
На лотке покоилась девушка редкостной красоты и от силы двадцати лет от роду.
– А с этой-то что случилось? – удивленно спросил «племянник».
– «Что-что»… – проворчал Трофим, – наркоты перебрала… не видишь, что ли? – Он показал мелкие отчетливые следы от уколов на руке покойницы. – Каждый день таких привозят… только этих быстро забирают, родители ищут… а эта, видно, не здешняя, так никто и не хватился.
Трофим задвинул обратно лоток с мертвой наркоманкой и выкатил из стены следующий.
– А эта вроде своими ногами до приемного покоя добралась, в очереди преставилась, – проговорил он, разглядев новый труп. – Тоже, видать, не твоя, больно молода…
– Она, она! – воскликнул «племянник», разглядев очередную покойницу. – Она это, тетя моя!
– Ну, видишь, голубь, как оно удачно обернулось. – Трофим облизнулся и с ожиданием уставился на клиента: – У нас, оно всегда в порядке. Ежели к нам попадет, ничего не затеряется! Чего ты мне давеча говорил – вроде бы насчет выпить у тебя имеется?