Котенок. Книга 1
Шрифт:
Девочка повела плечом.
Я снова отметил, что соседка хоть и вытянулась вверх, но пока мало походила на взрослую женщину. Я бы и подростком её назвал… с большим авансом (да и то — только благодаря росту Кукушкиной). В отличие от моих одноклассниц, Лена пока притягивала к себе мой взор лишь блеском глаз, да забавными косичками.
— Ну… я не знаю… — проговорила девочка.
Я протянул руку.
Спросил:
— Не оставишь мне книгу? На пару дней.
— Зачем?
— Покажу её Волковой, — сказал я. — Может, что-то от неё и узнаю… об этой поэтессе.
Кукушкина нерешительно передала мне томик стихов — будто рассталась с великой ценностью. Проводила перекочевавшую в мои руки книгу печальным взглядом. Сжала кулаки, спрятала внутри них большие пальцы.
— Расскажешь
— Конечно, — сказал я.
Помахал книгой — будто на вес определял её ценность.
И уточнил:
— Расскажу, если выясню что-то интересное.
Я попрощался с Кукушкиной (уже не в первый раз за сегодняшний день), вернулся в свою комнату. По дуге обогнул украшенное половой тряпкой ведро, уселся на кровать. Разглядывал позаимствованный у соседки сборник стихотворений — теперь уже не безразлично, а едва ли не с завистью. «Твои шедевры, Ваня, на бумаге так и не напечатали», — сказал я сам себе. Приподнял твёрдую обложку — книга будто нарочно открылась на странице с фотографией юной поэтессы. Я протёр о рукав футболки чуть запотевшие линзы очков, поднёс изображение девчонки ближе к своему лицу. Заглянул юной поэтессе в глаза. Увидел в них искреннюю детскую радость — вовсе не усталый «холодный» блеск. Подумал, что Алина Волкова никогда при мне не улыбалась вот так, как на этом портрете — даже не вспомнил, чтобы видел на щеках соседки по парте ямочки.
Пробежался глазами по стихотворным строфам — «выхватывал» из них лишь отдельные слова и фразы. Не попытался «заценить» «качество» стихотворений: никогда не разбирался в поэзии и не особенно ею увлекался (напечатанной на бумаге). Слушал лишь те стихи, что звучали под музыку — даже под воображаемую. Заметил, что и сейчас пытался наложить творения «маленького чуда из СССР» на музыку. Усмехнулся, мысленно пропев одно из четверостиший. Пролистнул страницы на начало книги — к статье «Об авторе». Зацепился взглядом за первую строку: «Алина Константиновна Солнечная родилась четвёртого сентября тысяча девятьсот шестьдесят третьего года в городе-герое Москва, в семье музыкантов…» Поёрзал на кровати, прислонился спиной к висевшему на стене ковру. Забросил ногу на ногу. Прижал мост оправы к переносице и углубился в чтение.
Статья сообщила, что родители будущей поэтессы были востребованными артистами: без устали колесили по СССР и Восточной Европе с концертами. А за их маленькой дочерью в их отсутствие присматривала бабушка (по материнской линии) Нина Владимировна Волкова. Я трижды просмотрел напечатанные на странице книги знакомые мне имя, отчество и фамилию — убедился, что они мне не привиделись. Двинулся взглядом по строкам — дальше. Узнал, что в четырёхлетнем возрасте Алина Солнечная осталась без отца — тот умер от пневмонии. И примерно в это же время девочка сочинила своё первое стихотворение. Она записала его в тетрадь собственноручно (к тому времени она уже читала и писала). К пяти годам она исписала стихами несколько школьных тетрадей. А её мама показала работы дочери своему приятелю — известному советскому писателю.
С этого и началась карьера Алины на литературном поприще. Мамин приятель пристроил работы девочки в областную газету. Ещё через полгода стихи пятилетней поэтессы перепечатала «Комсомольская правда». Работами девочки заинтересовались мэтры советской поэзии. С того момента лучи славы Алины Солнечной сияли всё ярче. Её приглашали выступать на сцене: сперва на творческих вечерах других поэтов, а потом уже и на собственных. Алину показали по телевиденью — на неё посмотрел весь Советский Союз. Её стихи (и голос) звучали по радио. Девочку засыпали письмами поклонники её творчества. Солнечной исполнилось шесть лет, когда в СССР из печати вышел её первый сольный сборник стихотворений. На момент написания статьи, первую книгу юной поэтессы перевели на пятнадцать языков (на какие именно — автор статьи не уточнил).
Вслед за первым сборником последовал второй. А в тысяча девятьсот семьдесят первом году, благодаря поддержке сразу нескольких известных (не только в СССР) поэтов, Алина Солнечная приняла участие в международном поэтическом фестивале, проходившем в
Сборник, который я держал в руках, стал для Алины Солнечной третьим. Я взглянул на дату издания — тысяча девятьсот семьдесят третий год. Подсчитал: Алине тогда исполнилось десять лет. Тираж сборника меня не впечатлил: сорок пять тысяч экземпляров. Я посчитал его маленьким — для советских времен. Сравнивал его с цифрами тиражей художественной литературы (они там были сплошь шестизначные, как я уже увидел в книгах, стоявших на полках в моей квартире). Я не имел представления, как в СССР обстояли дела с тиражами поэтический сборников. Допускал, что сорок пять тысяч — для стихов и сейчас не мало. «Это первый тираж, — сам себе напомнил я. — Совсем не факт, что в следующие годы не было допечаток». Я бросил книгу на кровать, снял очки — потёр глаза. Подумал, что карьера поэтессы Алины Солнечной сложилась просто сказочно, если верить автору статьи.
Вспомнил усталый и невесёлый взгляд своей соседки по парте.
— Ну и что ты забыла в Рудогорске, Алина Солнечная? — пробормотал я.
Оставил книгу на кровати — прошёлся к письменному столу. Из верхнего ящика вынул бумажную папку, бросил её на столешницу. Ни вчера, ни позавчера я к этой папке не прикасался. Хотя в шестнадцатилетнем возрасте считал её своим главным богатством и своим билетом в счастливое будущее. Сейчас прошлые мечты я считал забавными, наивными. Но тогда!.. Я усмехнулся, отодвинул стул — проверил, что под столом не сохранился один из «подарков» Барсика. Присел, вынул из папки стопку зелёных пронумерованных синими чернилами ученических тетрадей. Разложил их перед собой в порядке возрастания написанных на обложках номеров (слева направо). Не ощутил ни трепетного восторга, ни ностальгии, ни интереса пролистнуть страницы и полюбоваться на собственные записи. Не захотел я и прочесть содержимое тетрадей: потому что каждое записанное в них слово помнил теперь наизусть.
В тетради я записывал свой «шедевр»: детективный роман о приключениях двух гениальных и отважных сыщиков. Приступил я к его написанию уже здесь, в Рудогорске, будучи учеником восьмого класса. А завершил своё «монументальное» творение незадолго до школьных выпускных экзаменов, в Первомайске. Заставил отца прочесть мои труды — только теперь я в полной мере осознал папин подвиг. Уже будучи первокурсником, перепечатал рукопись в трёх экземплярах на списанной печатной машине (букву «р» вписывал от руки). И разослал её по редакциям советских журналов. Уверенный, что на меня вот-вот обрушится всенародная (всесоюзная) слава, денежный ливень и дача в Переделкино. Но итогом стали лишь сдержанные ответы редакторов о том, что «автор является мастером короткой формы» (я и без нынешней памяти заучил эту фразу наизусть) — мне предложили направить рукопись в «другую редакцию».
Провал «дела всей жизни» надолго отбил у меня желание сочинять художественные произведения. Мысли о том, что авторы в журналах печатаются лишь «по знакомству» (так мне объяснили «умудрённые жизнью» товарищи) остужали моё рвение всякий раз, когда воображение рождало очередные «гениальные» сюжеты. Обиду на редакторов я хранил в душе и взращивал почти два десятка лет. Пока однажды ни взял в руки эти самые пронумерованные тетради. Я тогда заглянул в них, прочел пару десятков рукописных страниц (проявил упорство). И злость на работников издательств поостыла. Зато я возгордился своим отцом, который стойко прочёл «всё это». Я в тот же день позвонил папе и сказал ему «спасибо». А о писательстве больше не думал. До тех пор, пока авария не усадила меня в инвалидное кресло. «Всё же, и от аварии была польза, — подумал я. — Хоть какая-то…»