Котовский (Книга 1, Человек-легенда)
Шрифт:
Ольга Петровна принимала решительные меры, чтобы тифозная эпидемия не вспыхнула у них в бригаде. Добилась, чтобы баня и смена белья производились не реже, чем раз в неделю. А затем повела кампанию по стрижке волос.
– Ну что это за мода отпускать лихие чубы?
– возмущалась она, разглядывая кавалеристов.
– Это к лицу каким-нибудь архаровцам, каким-нибудь махновцам, а вы-то ведь в бригаде Котовского!
– Какие такие махновцы?
– обижались конники.
– Сроду махновцами не были, а тут вдруг!
– А ну-ка без рассуждений садись на стул,
– Стричь не дам!
– упрямился отчаянный рубака, который так гордился чубом, вылезавшим на лоб из-под кубанки.
– И не думай даже, докторша, и не надейся! Ты знаешь чего - ты лечить лечи, за это тебе спасибо, а нигде не написано, чтобы доктора стрижкой занимались!
– А вот мы посмотрим, как нигде не написано! Что за разговоры такие! Разве я зла желаю? Не хватает еще, чтобы вы мне развели вшей! Оксана! Приступай.
И не успел кавалерист ахнуть, как по его голове, от лба к затылку, пролегла дорожка... Оксана долго думать не любила!
Почувствовав холодок от машинки для стрижки волос, кавалерист вскрикнул, рванулся:
– Что ты наделала! Ах ты!..
– Полный порядок. Машинка - нулевой номер!
– весело отвечала Оксана.
– Теперь хоть сердись, хоть не сердись. Дело сделано. Бачишь?
– поднесла она кавалеристу круглое зеркальце - подарок Миши.
Машинкой она действовала, как самый заправский цирюльник. Конечно, не кому-нибудь, а ей была поручена эта процедура,
Так или иначе, Ольге Петровне удалось ввести такой порядок, что каждый поступающий на лечение прежде всего проходит через санобработку и выходит оттуда гололобый, с наголо остриженной головой.
Кавалеристы воспринимали стрижку как кровную обиду, как большое несчастье. Казалось, им легче бы было, если бы отрубили начисто голову! Они стыдливо кутались с головой в одеяло, а некоторые спокойно, без звука давали промывать и обрабатывать страшные зияющие раны, резать куски живой кожи, но горько плакали, увидев на полу безжалостно обкромсанные свои кудри - мужскую красу и кавалерийскую гордость.
Когда же дело дошло до командного состава, то Ольга Петровна наслушалась и грубостей, и оскорблений.
– Да что ты контрреволюцию разводишь!
– кричал в ярости какой-нибудь командир эскадрона.
– Да чтобы я позволил оболванить себя на посмешище всем конникам?! Дисциплину хочешь подорвать?
– Постой, постой, - остановил его вошедший в этот момент Котовский. Легче на поворотах!
– А как же иначе, товарищ комбриг?
– Значит, ты своего командира считаешь оболваненным? Значит, я дисциплину подрываю?
Котовский снял шапку и предстал перед всеми со своей по обыкновению гладко выбритой головой.
Тут только все вспомнили, что ведь и на самом деле Котовский-то бреет голову? Как же так получается? И почему же они раньше не задумывались над этим?
На какие жертвы не пойдешь ради любимого командира! Этот же самый ругатель и скандалист смиренно садится на стул и делает знак Оксане:
– Давай! Пропадать, так с музыкой! Делай мне прическу, как у Котовского!
– Ничего, ничего, - утешал Котовский, пока чирикала машинка в руках Оксаны.
– Тут, брат, все равно не отвертишься. Взять хоть меня - комбриг? Командую всей бригадой? А попробуй-ка я не послушаться жены! А если ко всему этому жена - доктор, ну, тогда уж все! Доктора, медицина - это высшая инстанция и обжалованию не подлежит!
– Высшая?!
– Хорошо еще, что у меня с давних пор такой порядок заведен, чтобы голову брить. А то бы, пожалуй, с меня и начали санитарную кампанию!
– Ну нет! На командира бы у нее рука не поднялась!
– И подниматься не надо, - вставила свое слово Оксана, подстригая последние волоски на шее кавалериста.
– Командир у нас сам пример! Такие-то все бы были!
И тут Оксана спохватилась и страшно переконфузилась, что так смело рассуждает.
– Слыхал?
– весело подхватил Котовский.
– Даже Оксана меня признала, а на что строгая дивчина!
12
Противник цеплялся за каждый овраг, за каждую рощу, приходилось выбивать его с каждого рубежа и гнать дальше на запад.
Так было и на этот раз. Слева, задумчивый и призрачный, отражал облака и деревья противоположного берега круглый пруд. Возле пруда правильные аллеи какого-то заброшенного парка. Конечно, удобная позиция, но долго поляки не удержались. Вот уже гонят их по открытому полю и рубят. И Котовский с любопытством оглядывает старый, заросший кустарником кирпичный фундамент, который враги использовали как удобное, защищенное место. Кроме этого фундамента да разрушенного домишка, без оконных рам, с оторванной и болтающейся на одной петле дверью, - ни одного признака человеческого жилья. Да и фундамент, за которым засели поляки, здорово раздолбал папаша Просвирин своими пушками.
На всем скаку осадил коня возле Котовского молодой кавалерист голубоглазый, курносый и в веснушках.
– Товарищ командир! Туточки!
Котовский помнил этого хлопца. Он пришел в девятнадцатом году в Тирасполь и с тех пор неотлучно в бригаде. Теперь Котовский все припомнил. Даже как зовут хлопца:
– Что скажешь, Ивась?
– Товарищ командир! Здесь! Матерь святая!
– Что здесь?
– Дубовый Гай здесь! То есть его нет... Но был он...
– Деревня?
– Моя деревня... Ну да. Вон смотрите, видите, вон оно там, в лощине, - дубки растут? Там она и стояла...
Котовский понял теперь, почему так бессвязно Ивась говорит, почему лицо его исказилось, почему голос его прерывается.
Вспомнил Котовский, как рассказывал Ивась о своем выстреле в свадебный поезд помещиков. Вон и дорога вьется...
По ней мчались бешеные тройки с женихом и невестой, с шаферами и почетными гостями... А здесь была усадьба, сверкали люстры, бегали слуги, скатерти слепили белизной, лилось шампанское, музыка играла, и жили беспечно, бессовестно, за народные труды, на народном горе раздобревшие, сытые, довольные...