Коварный камень изумруд
Шрифт:
Не одну богатую мызу растрепали по камешку лихие братья, купчишки третьей гильдии Малозёмовы, потихоньку торговавшие награбленным имуществом в бестолково строящемся городе Санкт-Петербурге. Торговали всем – мебелью, платьем балтийского покроя, серебряными столовыми приборами, нарочно смешанными в разные кучи… Опять же, торговали лодками, парусами, скотиной – от коней до курей… Хорошо жили, справно…
Да вот только отца сержанта Малозёмова, Федота Провыча, при одном налёте на курляндском побережье застрелил какой-то сволочной хозяин сволочной мызы. Живого человека – взял и застрелил! И тут, конечно, разом
Закрашивать порез сержант Малозёмов не пошёл. Прокрался в комнату своего дядьки, вытащил из известного ему тайника горсть серебра и чёрным ходом рванул на тёмную, окраинную улицу столичного града. Свистнул извозчика и покатил в кабак, где обычно засиживались до ночи злые, крепкие мужики непонятного разбора.
Поручик Егоров сидел дома, в квартирке, что снимал в непрезентабельном строении в глуби Васильевского острова. До обеда он писал положенный отчёт о взятии под стражу и доставлении в Санкт-Петербург государственного преступника, а потом, в обед, поевши хозяйкиной пригорелой каши, оставшейся, видать, с вечера, решил вздремнуть. Только лёг – на тебе, стучат в дверь.
Квартирка поручика располагалась под самой крышей, голова в потолок упиралась, если выпрямиться. Он пошёл открывать, только отодвинул засовчик на двери, как его толкнули внутрь. Ворвались три молодца, а впереди них – сержант Малозёмов. Пьяный, щека располосована. Малозёмов сразу заорал:
– Вот этот гад, ребяты! Убийца верный!
Те трое, что заскочили в комнату с сержантом Малозёмовым, даже орать не стали, а стали поручика пребольно молотить пудовыми кулаками, стараясь лицо ему не задевать. Единственный табурет, что имелся в комнате, поручик использовал сразу, и сразу на два кулака стало меньше. Утянулся оглушенный молодец в коридор. Потом Егоров дотянулся до пояса, где сабля. А там, где сабля, там и пистолеты. Кабацкие дуболомы, нанятые сержантом Малозёмовым, про пистолеты, видать, с ним не договаривались. И тут же затопали по коридору к чёрной лестнице. А Малозёмов всё ещё торчал в двери и орал:
– За нападение на младшего офицера будет тебе полный конец, зараза курская! Не жить тебе и не служить!
После чего тоже загрохотал сапогами вниз.
Приложив к отчёту быстро написанный рапорт о беззаконии, учинённом сержантом Малозёмовым, поручик Егоров накинул шинель и выскочил на морозный декабрьский ветер. Отчёт и рапорт требовалось сдать к вечерней поверке, чтобы, если понадобится, императрица могла прочесть бумаги после ужина. Всё же государственный преступник доставлен из Сибири поручиком Егоровым, а не варнак сибирский…
В кордегардии перед поручиком Егоровым тут же появился вестовой майора Булыгина:
– Немедля идти тебе к майору! Что же ты учинил, обалдуй! Мог бы Серафимку Малозёмова одного в парке встретить, да хоть бы и прирезать, раз так допекло… Теперь, гляди, в крепость попадёшь!
Поручик Егоров отчего-то козырнул вестовому и широким шагом дошёл до дверей майорского кабинета. Постучал. Изнутри хрипнул свирепый майорский голос:
– Входи!
Поручик вошёл. Майор Булыгин сидел за столом, загородясь пачкой бумаг, из которой брал по листу и клал на стол. Бумаги он не читал,
Майор отодвинул на край стола положенные поручиком бумаги и опять прохрипел, укрывая лицо:
– Рапорт о твоём нападении на сержанта Малозёмова мною от него получен первым и первым будет рассматриваться офицерами нашего гарнизона на суде офицерской чести!
– Господин майор! – пытался прорваться сквозь бумажную защиту командира поручик Егоров. – Я не мог напасть на сержанта, поскольку с утра сидел дома и писал вот этот отчёт…
– Напасть можно и дома, поручик. Посему идите пока в ту камеру, куда утром доставили государственного преступника, и там подумайте о своей судьбе.
– Но как же…
– Молчать! Выполняйте!
Дежурный по гауптвахте офицер, поручик Колька Свиристелов, молча отворил дверь камеры гарнизонной гауптвахты. Она оказалась пустой.
Поручик Егоров повернулся к Кольке:
– А где… этот?
– Увезли к императрице. Оттуда, вестимо, в крепость. Лучше бы ты, Сашка, зарезал эту сволочь малозёмовскую. Теперь страдай…
Глава седьмая
От солдатской каши, чем Петра Словцова покормили на гарнизонной гауптвахте, в животе пучило и во рту салило.
Введённый караулом в кабинет Императрицы, Пётр Андреевич узрел сразу и митрополита Гавриила, своего наставника по семинарии, и Екатерину, императрицу. Он пошёл, было, изначально к руке митрополита, но тот концом посоха упёрся Словцову в живот и перетолкнул в сторону императрицы. Да ещё шепнул громко:
– На колени!
Пётр Андреевич встал на колени, пополз к императрице, стоящей у круглого бока голландской печи. От печи так привольно несло теплом, что хоть с коленей и не вставай! Отогреться бы хоть на коленях за три месяца морозного мучения в «бироновском возке»…
Однако Пётр Андреевич поднялся в рост и стоял так в трёх шагах от императрицы Екатерины Великой, каковскую вся Сибирь обожала, и деяния её приветствовала. Стоял к императрице спиной. Ибо она так распорядилась, стукнув его веером по плечу и показав: «Повернись».
Императрица во время обеда выпила много вина, вина плохонького, со своей кухни, и сейчас испытывала позыв пройти в ту дверь, за которой стоит ширма, а за ширмой стоит ночная ваза. Да ещё от преступника несло выгребной ямой! И лицо заросло неприятной, тоже вонючей бородой.
Екатерина прикрывала лицо распушенным веером. Но терпеть никакой возможности уже не имелось. Сложив веер, Екатерина больно стегнула сзади по щеке Петра Словцова:
– Против империи пошёл! Как смел?
И торопливо вышла в уборную комнату.
Митрополит Гавриил тотчас шепнул:
– Петька! Стой так, спиной к императрице, а ко мне не оборачивайся! И на своём измыслии про Александра Македонского тоже стой, как было в Тобольске. А дабы дело не кончилось Шлиссельбургом, али хуже того, Петропавловской крепостью, найди способ немедля связаться с другом своим и соучеником – Мишкой Черкутинским. Он ныне большой фаворит у внука нашей императрицы – цесаревича Александра Павловича. Коего прочат в цари после сына её, Павла Первого… Обскажешь ему, Мишке, свою преморию… он поможет. Добрейшей души и набожности человек…