Коварный заговор
Шрифт:
— Ничего, просто неосторожное движение. Вы не поверите, как я страдаю. И кажется, с каждым днем становится все хуже. Вильям, я не уверен, что смогу прийти завтра на встречу с Оксфордом и Пемброком. Если меня не будет, думаю, вы смогли бы подтвердить мое согласие с любым планом, который предложит Пемброк. Я думаю, он знает размеры земель Элинор в Ирландии и, следовательно, представляет, насколько мы сможем помочь ему людьми и деньгами.
— Не забудь, Иэн, что тебе еще нужно уладить дело с тремя кастелянами, а также с сэром Питером из Клиро. Нам и здесь понадобятся люди, — вмешалась Элинор.
Солсбери
Глаза Солсбери перебегали от мужа к жене и обратно, словно он наблюдал за игрой в мяч.
— Господи, Иэн, — сказал он с легким оттенком негодования. — Почему вы беспокоитесь о «ее» людях? Мне кажется, что леди Элинор сама не хуже вас разбирается в военном искусстве. Меня удивляет, что она до сих пор не надела доспехи и не отказалась полностью от мужа.
— Ради Бога, Вильям, замолчите! — заревел Иэн и рассмеялся. — Разве вы не знаете, что я именно поэтому и женился на ней? Она уже была готова сделать так, как вы сказали. Я думал, что мне удалось выбросить дурь из ее головы, а сейчас вы напоминаете ей об этом.
— Он шутит. Я не собиралась надевать доспехи. Я сказала только, что…
— Элинор, — прервал ее Иэн, тряся головой. — Ты все портишь. Все, что она сказала, Вильям, сводится к тому факту, что два опытных воина и молодой, но не младенец, вассал без ее руководства не смогут взять три маленьких замка.
Солсбери никак не мог постичь, что же произошло между Иэном и его женой. Он сразу, когда вошел, почувствовал напряженность в поведении Элинор, но списал это на беспокойство из-за слухов о заговоре против Иэна, либо из-за его здоровья.
Поначалу они достаточно спокойно разговаривали друг с другом насчет наведения порядка на землях сына Элинор, но затем какая-то злоба охватила их. Солсбери пришло в голову, а нет ли у Иэна какой-то причины подозревать, что Элинор неверна ему?
Солсбери решил уйти. Атмосфера в комнате была настолько ледяной, что он боялся замерзнуть до смерти, если пробудет здесь еще хоть несколько минут, несмотря на бушующий в камине огонь и теплую погоду. Не то чтобы в его сторону направлялось какое-то холодное неодобрение. Солсбери было жаль Иэна, поскольку он казался слишком больным, чтобы выдержать волну ледяного гнева, которая, казалось, вот-вот обрушится на него. Однако каким бы добросердечным ни был Солсбери, он не собирался вмешиваться. За свои сорок лет жизни он научился не вставать между мужем и женой. Иэн сам женился на этой женщине — пусть сам и разбирается.
К ужасу Иэна, однако, Элинор не сказала ни слова, когда вернулась, проводив Солсбери. Она направилась прямо к окну и села за вышивание. Не будь. Иэн таким гордым, он зарыдал бы от отчаяния. Он сказал самые худшие слова, какие только мог придумать. Он разговаривал с Элинор,
Этот кошмар продолжался уже целых три дня с того самого мгновения, как он проснулся наутро после турнира. Иэн невидящими глазами смотрел на огонь в камине. Эли-нор была внимательна, вежлива, добра, мила, мыла и перевязывала его избитое тело — и была далека, как луна. Если он заговаривал с ней, она отвечала вежливо. Если он начинал кричать, она сразу оказывалась рядом с ним с холодной тряпочкой или со снотворным. Если он пробовал шутить, она кривилась. Ее нельзя было назвать сварливой, потому что она не ругалась. Ее нельзя было назвать ворчливой, потому что она не ворчала. Она не была Элинор, потому что ее душа отстранилась от него.
Однако, невзирая на все свои страдания, Иэн понимал, что не может уступить ей в этой борьбе характеров. Он мог понять ее мотивы, но не мог одобрить действия. Он не мог сказать, что ему очень жаль того, что обругал ее. Ему не было жаль. То, что она сделала, хоть и было мудро, противоречило его принципам. И уступить — значило бы унизить себя в своих глазах, перестать быть человеком.
Какой-то инстинкт подсказывал, что, если бы ему удалось вызвать у Элинор гнев, вообще любое сильное чувство, он смог бы проломить стену, которая разделяла их. Иэн не обращал особого внимания на то, как назвать состояние Элинор, но это название и было самым главным моментом.
Фактически все догадки Иэна в отношении своей жены были ложными. Элинор вовсе не задумывалась над тем, что он ее обругал, и ни капли не беспокоилась ни о его одобрении своих поступков, ни о его принципах. Она не ждала, что он извинится за то, что облаял ее — даже если бы избил, она не ждала бы извинений. Ее план оказался успешным. Она была довольна и пренебрегала всеми посторонними материями, лишь приняв к сведению деликатную чувствительность Иэна, чтобы в следующий раз постараться не задеть его. Вообще-то Элинор даже больше ужасало ее собственное поведение, чем поведение мужа. Во многом ее рассеянность объяснялась самобичеванием и попытками избавиться от странного чувства обиды, которое сдерживало естественные эмоции.
Элинор не ревновала в обычном смысле этого слова. Она знала, что Иэн был верен ей телом и даже сердцем в повседневной жизни. Она почти не сомневалась, что он всегда будет ей верен, если не считать, конечно, шлюх и крепостных девок, которыми мог пользоваться, когда они находились в разлуке. Отказывать ему в этом, по мнению Элинор, было бы все равно, что запрещать испражняться, когда он уходит из дома. Она и не сердилась.
Сердиться было не на что, кроме как на то, что он некрасиво ушел из дома в то утро перед состязанием. Это была мелочь, скорее рассеянность, нежели намеренное пренебрежение. Элинор знала, что стоит ей только упомянуть об этом, и Иэн попросит прощения — поэтому не стоило и сердиться на это или упоминать об этом.