Ковчег спасения
Шрифт:
Антуанетта с трудом сдержала улыбку. Подобные комплименты ей часто говорил отец, но от другого их услышать было вдвойне приятней. Это ведь означает, что отец не просто хвалил дочь, а по-настоящему высоко оценивал ее способности.
– И что?
Ксавьер пожал плечами:
– Мужчина хотел позаботиться о дочери, только и всего. Разве это преступление?
– Не знаю… И как они договорились?
– Лайл поселится на «Буревестнике» и сымитирует прежний интеллект гамма-уровня, чтобы ты никогда не заподозрила о существовании ангела-хранителя. Лайл должен был осторожно присматривать
Антуанетта припомнила случаи, когда Зверь пытался отговорить ее от тех или иных поступков. Такое случалось не раз, и всегда она считала странные попытки машины следствием чересчур осторожной программы судового интеллекта. И ведь не ошибалась. Это и была осторожность. До трусости. Только не программная.
– И Лайл согласился?
– Пойми, он страшно мучился совестью. Заедал себя буквально до смерти. Первое время то отключался, уходил в спячку, то убеждал друзей стереть его. Содеянное тяжело на него давило. Он не хотел жить.
– Но ведь благополучно живет!
– Потому что Джим дал ему смысл жизни – заботу о тебе.
– А что это за ерунда с «юной леди»?
– Маскировка. Надо отдать парню должное, он держался превосходно – пока дело не приняло крутой оборот. Но в той ситуации вряд ли можно его винить за панику.
– Наверное, нельзя, – сказала Антуанетта, вставая.
– Так что? Ты больше не будешь? Ну, насчет этого?
Антуанетта обернулась, сурово посмотрела ему в глаза:
– Нет, Ксав. Я буду. Я все понимаю. Даже то, почему ты мне лгал столько лет. Но лучше от этого не становится.
– Прости, – проговорил он, глядя в пол. – Я всего лишь пообещал твоему отцу…
– За это я тебя не виню, – ответила она.
Позже они занялись любовью. Было не хуже, чем раньше. А может, и лучше, потому что злость, отчаяние, ярость, облегчение еще плескались все разом в ее душе. Она и в самом деле больше не винила Ксавьера. Услышав его рассказ, поняла: он не мог сказать правду – по крайней мере, до тех пор, пока Антуанетта не выяснила большую ее часть сама. И отца она не слишком винила. Он всегда заботился о друзьях и вдесятеро больше – о дочери. Все так типично для Джима Бакса.
Но оттого принять правду было не легче. Когда Антуанетта думала, сколько времени провела на борту «Буревестника», не зная, что рядом Лайл Меррик, постоянно подслушивавший, а может, и подглядывавший… ее захлестывала горечь. Это же так глупо! И подло!
Вряд ли это можно вот так запросто простить или забыть.
Днем позже Антуанетта хотела пройти на «Буревестник», ожидая, что, ступив на родную палубу, сможет простить многолетнюю ложь самому близкому человеку, которому она доверяла больше всех в мире. Не важно, что это была ложь во благо, ради заботы и защиты.
Когда подошла к стапелям, держащим судно, дальше пройти не смогла. Старый «Буревестник» показался вдруг незнакомым, угрожающим. Это уже не ее корабль, а чужая холодная железяка, от которой лучше держаться подальше.
Антуанетта заплакала. У нее украли огромный кусок жизни, и потерянного не возвратить. Девушка
Решение принято, сомнения преодолены – и дело пошло быстро. Скади приказала уменьшить ускорение до одного g, велела техникам сократить зону поля до субмикронного размера и питать его лишь крохотной толикой прежней энергии. Это позволило высвободить большую часть аппаратуры. Затем началось радикальное преобразование корабля, в соответствии с информацией, полученной от «Пролога».
В кормовых трюмах «Паслена» хранилось множество контейнеров, наполненных устойчивыми к эпидемии низкоуровневыми наномашинами-репликаторами. Их выпустили, запрограммировали размножаться, изменять свои функции, превращаться в слизь, меняющую форму и структуру материи субсветовика. Слизь целиком заполнила корму, растворяя переборки и балки, формируя их заново. Немалая доля аппаратуры, подавляющей инерцию, подверглась действию корабельной слизи. За собой она оставляла обсидианово-черные стеклянистые образования: тонкие арки, спирали, выступающие за кормой, словно жала и щупальца морской твари. На них, как присоски и ядовитые железы, бугрились узлы приборов. При работе эти щупальца и жала задвигаются подобно молотящим цепам, очерчивая определенные объемы пространства, преобразуя вакуум. Посреди, в зоне, не затронутой движением, родится область четвертой фазы квантового вакуума величиною в кварк, где инертная масса станет в буквальном смысле мнимой.
Крошечный пузырь нового вакуума начнет колебаться, его граница потеряет устойчивость, а потом за время много меньшее планковского скачкообразно расширится до размеров корабля.
Аппаратура, предназначенная стабилизировать зону четвертой фазы, была сделана с фантастической точностью, практически на Гейзенберговом пределе. Насколько переделки необходимы – сказать трудно, обдумывать нашептанное «Прологом» нет ни возможности, ни времени. Остается лишь надеяться, что модификации не повредят аппаратуре настолько, что та окажется полностью неработоспособной. А про то, что она может заработать совершенно непредвиденным образом, лучше и не думать.
При первом запуске не случилось ничего страшного. Аппаратура заработала, чувствительные датчики зарегистрировали слабые изменения вакуума – а не менее чувствительные детекторы движения показали: «Паслен» не продвинулся и ангстремом дальше расстояния, на которое звездолет переместила обычная работа двигателей.
Разозленная прежде всего на себя, Скади кинулась в черные внутренности машины. Вскоре отыскала того, у кого можно потребовать объяснений, – Моленку, специалиста по «Прологу». Та была мертвенно-бледной.
– Что не так? – обрушилась Скади.
Растерянная Моленка выдала объяснение, загрузила в мозг начальницы поток технических данных. Та пробежалась по ним, выделила главное. Ага, не совсем идеальна конфигурация ловушки, удерживающей поле. Зона второй фазы оказалась нестабильной, вакуум перешел в обычную нулевую фазу, прежде чем накачка смогла преодолеть потенциальный барьер и загнать вакуум в магическую четвертую фазу, в тахионное состояние. Но, кажется, аппаратура осталась целой и невредимой.