Ковчег завета
Шрифт:
Моя первая реакция, которую я не решился озвучить, — неверие в самую вероятность того, что главный священник церкви Святой Марии Сионской мог отсутствовать в это время года. С Тимкатом на носу его присутствие в Аксуме наверняка было необходимым.
— Какая жалость! — сказал я. — Куда же он делся?
— Он поехал в Асмэру… проконсультироваться.
— Но Асмэра же в руках правительства. Как мог он поехать туда?
— Небураэд может поехать куда угодно.
— Он вернется до начала Тимката?
— Мне сказали, что
— А как это скажется на моей работе? Можно ли мне, например, побеседовать с хранителем ковчега? Мне нужно задать ему множество вопросов.
— Без разрешения Небураэда вы ничего не сможете сделать.
Отец Хагоса был лишь невинным вестником, так что у меня не было ни оснований, ни права сердиться на него. Тем не менее представлялось очевидным, что только что переданная им информация — это часть стратегии, призванной помешать мне узнать что-либо о ковчеге. Даже оставаясь любезными и дружелюбными по отношению ко мне в личном плане, монахи и священники Аксума явно не желали помочь моей работе без разрешения Небураэда. А он, к сожалению, отсутствовал. Следовательно, я не мог получить его разрешение. Следовательно, я не смогу узнать ничего путного у кого бы то ни было, как сделать что-либо из того, ради чего приехал сюда за тысячи миль. Таким вот классически абиссинским образом меня нейтрализуют, и при этом никому не придется отказывать мне ни в чем. Духовникам нет нужды быть грубыми со мной — им достаточно лишь пожимать плечами и говорить мне с глубоким сожалением, что то или иное нельзя сделать без санкции Небураэда и что они сами не уполномочены говорить по тому или иному вопросу.
— Есть ли какая-нибудь возможность, — спросил я, — сообщить Небураэду о моей работе?
— Пока он в Асмэре? — Отец Хагоса рассмеялся. — Невозможно.
— О'кей. Что вы скажете мне о помощнике главного священника? Он не может дать нужное мне разрешение?
— Думаю, нет. Чтобы дать вам разрешение, ему сначала нужно получить разрешение Небураэда.
— Иными словами, он должен получить разрешение на то, чтобы дать разрешение?
— Точно.
— Но нельзя ли все же попытаться? Могу я встретиться с помощником и объяснить ему, почему я здесь? Кто знает? Может, он даже согласится помочь мне?
— Может быть, — ответил отец Хагоса. — Во всяком случае я поговорю с помощником сегодня ночью и сообщу вам завтра его ответ.
СВЯТИЛИЩЕ КОВЧЕГА
На следующий день — 17 января — мы встали еще до рассвета. Эд собирался заснять ряд общих планов на восходе солнца, и Хагос подсказал, что вершина одного из скалистых холмов за городом послужит удобной точкой для съемки.
Поэтому мы встали уже в половине пятого утра, подняли с постели нашего водителя Тесфайе, спавшего с местной проституткой почти постоянно со времени нашего прибытия в Аксум. Еще до пяти мы выехали, выставив в окошко антенну коротковолнового приемника Эда. Слышимость была плохая из-за статических разрядов. Тем не менее мы ухитрились разобрать в новостной программе, что в Персидском заливе в конце концов разразилась война, что американские бомбардировщики
— Похоже, что все уже кончено, — с удовлетворением в голосе прокомментировал это сообщение Эд.
— Сомневаюсь в этом, — сказал Хагос. — Подождем и увидим.
Мы помолчали некоторое время, слушая новые сообщения, пока Тесфайе вел джип по крутой дороге к вершине холма. Небо все еще оставалось почти полностью темным, и водитель, наверное, еще мысленно видел оставленные позади наслаждения, так как однажды он едва не перевернул машину, а в другой раз чуть не свалился в пропасть с края небольшого утеса.
Мы с Эдом и Хагосом правильно поняли этот намек и поспешили выбраться из машины. Оставив Тесфайе развлекаться с маскировочной сеткой, мы пешком поднялись на вершину.
То была короткая прогулка по старому полю боя.
— Здесь укрепились остатки аксумского гарнизона, когда мы отвоевали у них город, — сообщил Хагос. — Это были крутые парни из семнадцатой дивизии, но через восемь часов мы разбили их окончательно.
Вокруг было множество разбитых армейских грузовиков, сожженных бронетранспортеров и подбитых танков. Всходило солнце, и под ногами я разглядел массу неиспользованных боеприпасов. Повсюду валялись стреляные гильзы и осколки шрапнели. Было там и несколько восьмидесятимиллиметровых минометных снарядов, проржавевших, но не разорвавшихся, о которых никто не позаботился.
В конце концов мы добрались до вершины, увенчанной разбитым и почерневшим остовом барака. И вот я стою под малиновым утренним небом и мрачно взираю на раскинувшийся внизу город.
За моей спиной возвышались развалины здания. Его гофрированная алюминиевая крыша, частично оставшаяся неповрежденной, жутко скрипела и визжала под холодным утренним ветром. На земле под моими ногами валялась солдатская каска, разбитая на уровне брови неизвестным снарядом. Чуть дальше, в воронке, виднелся полусгнивший солдатский ботинок.
Стало заметно светлее, и далеко внизу я разглядел сад в центре Аксума, где находилась основная масса гигантских стел. Дальше за пустынной площадью, в изолированном месте возвышались зубчатые стены и башни великолепной церкви Святой Марии Сионской. А рядом с этим внушительным зданием стояла, окруженная колючей проволокой, приземистая серая гранитная часовня без окон, с куполом зеленой меди. Это и есть святилище ковчега, близкое и одновременно далекое, доступное и одновременно недоступное. В нем покоится ответ на все мои вопросы, подтверждение или опровержение всей моей работы. И я взирал на нее с жаждой и уважением, с надеждой и волнением, с нетерпением и одновременно с неуверенностью.
СОЛОМЕННЫЕ ЧУЧЕЛА
К завтраку мы вернулись в домик для гостей. И сидели там первую четверть дня в окружении необычно хмурых и задумчивых тиграи, пришедших послушать новости по хрипящему приемничку Эда, которые Хагос старательно переводил им. Оглядывая их лица — юные и старческие, красивые и обыкновенные, — я был поражен острым интересом этих людей к далекой войне. Может быть, она отвлекала от своего, домашнего конфликта, убившего или искалечившего стольких жителей этого маленького городка. Может быть, она пробуждала сочувствие при мысли о жестоких бомбежках, которым подвергались другие.