Ковчег. Исчезновения — 1.
Шрифт:
— Господи, — удивилась она, — неужели ты еще не понял, что "Ковчег" — это пустышка, блеф? Так что пускай себе покупают на здоровье! Пускай радуются… Правда, радоваться будут не долго…
— Ты имеешь в виду конец света? — спросил Еремеев.
Нина отмахнулась:
— Какой еще конец света?!.. Ах, да, я же не успела тебе сказать. Пока я сидела там, в шестом блоке, надо же было мне на чем-то сосредоточиться, чтобы окончательно не свихнуться, вот я и сосредоточилась на тех двенадцати вавилонских табличках. И в какой-то миг вдруг все поняла! Там предсказывалось падение огненной горы в морскую пучину — надо понимать падение
В общем, я с самого начала не сомневалась в том, что и насчет будущей катастрофы они не ошиблись. Я имею в виду сам тот факт, что она когда-то произойдет. Вопрос был только в одном: когда? Положение планет на этот момент, приведенное в первоначально известных табличках, указывало, что это случится очень скоро едва ли не в следующем году; тогда-то кое-в-чьих головах и созрел план создания "Ковчега".
Когда я, однако, стала вникать в проблему, у меня сразу возник вопрос: не поторопились ли они? Получив доступ к их сверхмощным компьютерам, произвела необходимые расчеты, и оказалось, что в точности такое же расположение планет, какое будет в следующем году, в соответствии с законами небесной механики, повторится через тридцать с лишним веков, что совсем немалый срок, согласись. И вот, гложимая этими сомнениями, в антикварной лавке Шмакова я вдруг наталкиваюсь на текст тех двенадцати табличек, начертанных даже не на шумерском, а на каком-то еще более древнем, еще более допотопном, если можно так выразиться, языке… Теперь, наконец-таки окончательно разгадав их смысл, я почти на сто процентов уверена…
Ой, еще одна собачка Гумбольда! Ну чего стала, дурочка? Да не смотри ты на свет, горе луковое, убегай, убегай скорее!
— Оставь ты этих тварей! — взорвался Еремеев. — Что, что ты разгадала?
— А вот что, — торжественно произнесла Нина. — Теперь, я почти на сто процентов уверена, что дату светопреставления следует отодвинуть совсем на пустяк, всего на каких-то три с половиной тысячи лет!
За последние дни Еремеев уже настолько свыкся с неизбежностью скорой гибели, что известие об отмене смертного приговора еще нуждалось в осмыслении.
— Так ты… ты весь мир спасла… — проговорил он.
Это было глупо, конечно, и Нина, разумеется, отмахнулась:
— Причем тут я. Я только вычислила судьбу, опираясь на небесную механику.
И все же та первая мысль, как ни глупа она была, так напрочно и застряла в Еремееве: никакая ни судьба, никакие не законы небесной механики, а именно она, эта девочка, спасла от верной гибели и его, и весь огромный, так и не успевший узнать о своей обреченности мир! "И вас, дурачье, она спасла!" — подумал он, отводя луч фонарика еще от одной замешкавшейся твари.
— Но кое от какой болячки, — сказала Нина после паузы, — мир все-таки надо будет избавить. Вот тут-то начнется по-настоящему опасная игра!
Неужто все происходившее с ними до сих пор она считала ничего не стоящими пустяками?
—
— О "Ковчеге". Он превратился в опухоль, которую пора удалять хирургическим путем. И кое-кому это, боюсь, может здорово не понравиться!
— Ты что, собираешься объявлять войну правительству? — удивился Еремеев.
Она пожала плечиками:
— А почему бы и нет? — и Еремеев понял, что, будь даже против нее вся армия, авиация и флот, это ее вряд ли остановило бы. — Впрочем, — добавила Нина, — большинству в правительстве, если катастрофа не грозит, этот "Ковчег" на фиг, пардон, не нужен, они без него найдут, куда, снова же пардон, бабки вкладывать, причем куда с большей отдачей. Для них "Ковчег" — только обуза. Но те, кто придумал "Ковчег", для кого он главная кормушка — они его так просто не отдадут.
— Имеешь в виду Самаритянинова?
— За ним стоят фигуры и повлиятельнее. Но он, пожалуй, на данный момент самый опасный, потому что он, я полагаю, начал подозревать, что я приближаюсь к расшифровке табличек, а если это произойдет, весь его проект рухнет. Потому-то он и затеял охоту на меня, потому и хотел навсегда упрятать меня в шестом спецблоке.
— Так он, ты думаешь, знает о том, что никакой катастрофы не будет? — спросил Еремеев.
— Думаю, это не будет для него такой уж ошеломительной новостью — я поняла, когда в последний раз разговаривала с ним. Во всяком случае, безусловно, он знает гораздо больше, чем другие.
— Но — откуда? — удивился Еремеев. — Он что, тоже сумел расшифровать эти таблички?
— Как же! — презрительно проговорила Нина. — Это ему не куски от пирога отщипывать!
— Так откуда же тогда?
— Я тоже ломала себе голову: если не из табличек — то откуда бы? Догадалась только все там же, в шестом спецблоке, когда вдруг поняла, что один из духов, которых они там прячут и явно пичкают какой-то дрянью, — это знаменитый Галерников. Ну тот самый!
Так это было произнесено, что Еремееву стало стыдно за свою дремучесть.
— Какой "тот самый"? — отважился все же спросить он.
Нина взглянула на него укоризненно:
— Ну нельзя же так! Как будто живешь на другой планете! Телевизор, что ли, не смотришь, газет не читаешь?
— Да, да, кажется, было что-то такое… — пробормотал Еремеев, действительно припоминая фамилию. Вроде читал в какой-то статье. А статья называлась вроде бы "Современный Нострадамус", что-то наподобие того…
Она передразнила:
— "Кажется"! "Что-то такое"!.. Что с тобой таким делать?
— Уж какой есть, — огрызнулся он. — Чем ворчать, лучше напомнила бы.
— Ладно, — согласилась Нина. — В общем, вкратце — так. Был молодой, очень талантливый математик Борис Галерников. Вдруг в возрасте неполных тридцати трех лет, — это было лет десять назад, — он обнаруживает в себе провидческий дар. Такой, наверно, был разве что у болгарской Ванги (уж о ней-то слыхал, надеюсь!), а может, Галерников был и посильней. Например, он в точности предсказал гибель принцессы Дианы, с точной датой и со всеми обстоятельствами, некоторые громкие политические убийства, тоже с датами и со всем прочим, ну и там всякие пожары, землетрясения, наводнения, не буду всего перечислять. Настолько все было точно, что для него создали лабораторию при МЧС, и помощь он по этой линии оказал, насколько я знаю, очень большую. Но тут-то его беды и начались!