Ковпак

Гладков Теодор Кириллович

Короткий отдых, и вот уже ковпаковцы громят железнодорожную станцию Ямполь. Дальше, на запад! Под колесами партизанских повозок — Черниговщина! Как-то встретит она сумчан?

Дед весь поглощен делами рейда. Их сразу навалилось множество, и к вечеру начинается головная боль. Если бы Сидор Артемьевич вздумал, скажем, хоть приблизительно подсчитать, сколько вопросов он лично решает в течение суток, сам бы удивился: «Ого! Не многовато ли?» Но Ковпак просто не замечал громады забот, обрушившейся на него. Он эту громаду сам норовил подмять своей поистине редкостной выносливостью, работоспособностью, умением терпеливо и сосредоточенно, не торопясь и не срываясь, методично и последовательно, упорно и расчетливо решать множество вопросов

боевой жизни соединения. Он ухитрялся быть в курсе решительно всего — до мелочей! — происходящего в батальонах, ротах, взводах, хотя они зачастую действовали за многие десятки верст от штаба соединения, где в этот момент был Дед. И постоянно так получалось, что Сидор Артемьевич словно был вездесущ, ничто не ускользало от его сощуренных цыганских глаз. Старик так уверенно управлял своими силами, словно от каждого отряда, боевой группы к нему были протянуты невидимые вожжи, крепко зажатые в его руке. Он с удивительной легкостью и своевременностью уводил людей из-под ответного удара. Сию минуту ковпаковцы были вот здесь, оставили после себя свои обычные следы: перебитый до последнего гарнизон, разрушенную, пылающую железнодорожную станцию, исковерканное полотно… Все так, как приказал Дед хлопцам, и — нет их уже там в помине даже. Испарились словно. Подоспевшие на подмогу гитлеровцы бешено поливают автоматными и пулеметными очередями все вокруг, но «кольпаков» и след простыл… А Дед в этот момент попыхивает очередной устрашающей самокруткой и наказывает командирам подразделений чуть не в тысячный раз:

— Повторяю, хлопцы, быстрота — наш друг, а немцу могила! Ясно?

Руднев в ту пору, как и Ковпак, днями не покидал седла. Оба уставали неимоверно.

День и ночь для двоих — командира и комиссара — слились в нечто единое, имя чему — рейд!

Иван Сыромолотный укоризненно заметил как-то посеревшему от усталости и бессонных ночей Ковпаку:

— Вы бы, Сидор Артемьевич, поспали малость, что-ли. На себя поглядите, лица нет! Куда же это годится — так воевать!

Подняв чугунную голову, Дед голосом какого угодно, но только не смертельно утомленного человека отозвался:

— Твоя правда, воевать без сна не положено. Знаю. А потому фрицу как раз и не даю спать, милый человек, понял? Чтобы он покоя не знал. Мы-то отоспимся, дай срок, а вот немцу тем временем вечный сон обеспечим. Такая, брат, арифметика получается. И уж ты, дорогой, не осуди меня. Ладно? — И обезоруживающе улыбнулся.

Сыромолотный только головой покачал, мол, что с тобой поделаешь. И больше уже не пытался заводить речи на подобные темы.

…Пока что рейд шел беспрепятственно. И вот партизаны уже перед первой на их пути водной преградой — Десной. Чтобы выйти к переправе, нужно было как-то стороной миновать город Короп, где стоял сильный немецкий гарнизон. В соседнем селе ковпаковцы обратились за помощью к местным жителям. Первая же женщина охотно вызвалась быть проводницей. Ее спросили:

— А артиллерия пройдет?

— Танки пройдут, — ответила она.

Колхозница провела колонну к мосту окраиной города, по словам Ковпака, так же спокойно, как шла бы на базар. Немцы были рядом и ничего не заметили.

Ковпак, желая поблагодарить смелую проводницу, спросил ее имя. Та, улыбнувшись, ответила просто:

— Я не спрашиваю вашей фамилии, и вы не спрашивайте моей. Придет время, и, может быть, встретимся, тогда узнаем друг друга и поблагодарим.

И время пришло. Уже после войны Василий Войцехович разыскал эту патриотку, оказавшую партизанам поистине бесценную услугу. Ею оказалась жительница села Вольное Александра Кондратьевна Пархоменко…

Через Десну переправились без единого выстрела, мадьяры их прозевали, но все же движение обоих соединений скрыть от противника не удалось. Перед рейдом Дед каждого ездового предупреждал:

— Дывиться, хлопцы, щоб ничего не триснуло, не бряцнуло, щоб тильки шелест пишов по Украини…

Только с «шелестом»

не получилось, и Дед резко изменил тактику, маскировка была отброшена. С этой минуты он решил идти напролом, с «фейерверком», с шумом, с треском, чтобы внести панику и не дать гитлеровцам прийти в себя. И вот уже взлетают на воздух по пути партизанских рот мосты и водокачки, валясь затем наземь грудой обломков, станции, склады, предприятия. Пусть знают оккупанты: Ковпак идет! Теперь только одна была Дедова команда: «Не задерживай, орлы! К Днепру! Знай наших!»

С этой ночи, по словам Вершигоры, рейд до Днепра и за Днепр стал похож на снежный ком, лавину, катящуюся с гор. Паника, охватившая тыловых немцев, погнала их с мест. Народная молва, усиливая эту панику, превратила партизанское соединение в прорвавшуюся армию с сорока тысячами бойцов, танками и самолетами. Сложным путем эти слухи достигли и ушей Ковпаковых разведчиков. Вершигора, не уловив сразу смысла сообщения, доложил о нем командиру. Ковпак выслушал, а потом вдруг захохотал:

— Та це же мы! Шоб я вмер, це — мы!

Петр Петрович смутился, возразил:

— А где же у нас танки, самолеты?

Насмеявшись вдоволь, Дед уже серьезно ответил:

— Що ж с того, що их нема. Раз народ хоче, щоб воны булы, значит — воны есть.

25-я годовщина Октября застала соединение на берегу великой украинской реки, в лесу, напротив города Лоева. Так же точно выдержав график движения, вышли к Днепру и сабуровцы.

Переправы нет, если не считать нескольких рыбацких лодок, найденных в прибрежных деревнях. На них с темнотой переправляются через Днепр разведчики и саперы. Сделанный еще в Москве Ковпаком и Сабуровым прогноз оправдался: лоевский гарнизон был не в состоянии оказать сопротивление. 7 ноября над городом взвился красный флаг!

На двух захваченных паромах и двадцати баркасах оба соединения начали переправу через Днепр. Она продолжалась два дня. И все это время заранее выделенные роты партизан отбивали атаки спешно перебрасываемых к Лоеву вражеских частей из других гарнизонов. Разгромив и отбросив карателей, освободив из местной тюрьмы 25 смертников, раздав населению захваченный у немцев скот и продовольствие, оба соединения 10 ноября выступили из города по своим маршрутам.

Ускоренным маршем ковпаковцы перемахнули открытую местность за Лоевом и растворились в лесах Полесья. И лишь тогда старик вздохнул с облегчением. Он представил на миг гитлеровцев, рыскающих по безлюдным теперь поймам Днепра, по мертвым улицам покинутого Лоева в поисках исчезнувших партизан, и ехидно пробормотал в бородку:

— Дулю тоби з маком чи без нього? — адресуясь к тем, кого собирательно именовал не иначе как «паскудством».

Взорвав по дороге мост на железной дороге Гомель — Калинковичи, уничтожив путевое хозяйство станции Демихи, вырезав несколько километров телефонных и телеграфных проводов, Ковпак на восьмой день марша вывел хлопцев к Припяти у села Юровичи. Припять не Днепр, здесь молодой ледок уже сковал водную гладь. Сковал, да не очень прочно: толщина льда сантиметров 5—10, местные по нему переходить на тот берег еще не рисковали. Для пробы спустили на берег одну подводу: лед выдержал. С ходу перемахнули партизаны через Припять, хотя последние подводы переправлялись под угрозой обстрела: к недальнему поселку Большие Водовичи прибыл на автомашинах батальон противника: там его встретили взводы глуховцев и кролевцев и обратили в бегство.

Дед все эти томительные часы как вкопанный стоял у самой кромки берега, не сводя глаз со льда, предательски потрескивающего под тяжестью людей, техники, обоза. Мало кто догадывался, что то и дело замирало у него сердце, холодная испарина покрывала высокий лоб.

Только Руднев, стоявший рядом, слышал прерывистое, взволнованное дыхание друга, а тот ведал, что и комиссар в таком же состоянии. Вот так и таились друг от друга, зная в то же время, что ни для кого из них двоих это не секрет.