Ковыль - трава степная
Шрифт:
...Машина рванулась с места и закружила по сонным улицам утреннего города. Евгений сидел рядом с водителем и подгонял: "Быстрее, браток, быстрее! Дочка в больнице!" Стрелка спидометра дрожала на цифре 90. Мысли стали какими-то инертными, неподвижными, словно застыли на одном желании скорее попасть в больницу и увидеть дочь. Казалось, что машина едет чрезвычайно медленно, едет не той дорогой и вообще этот молчаливый таксист везет его не туда, куда надо, кружным дальним путем. И весь город, с каменными громадами домов, с зигзагами улиц и переулков, враждебно оскалился, как огромный паук, с единственной
У больницы он выскочил из машины и бегам устремился к главному входу. Из скверика его окликнули. Кудряшов остановился и увидел жену.
– Наташа?
– удивился, обрадовался и почему-то испугался он.
Евгений знал, что сна здесь, что так или иначе он должен встретиться с ней, но что это произойдет вот так - не ожидал.
Наташа устало поднялась со скамейки и пошла к нему. Платье на ней обвисло, словно было не с ее плеча, лицо вытянулось и заострилось. Он смотрел на жену и не узнавал.
– Женя...
– Наташа положила руки на его плечл и заплакала.
– Не усмотрела я за ней...
Евгений молчал. Первым его желанием, когда он увидел ее, было подойти и сказать: "Прости меня, я был не прав". Он думал над этими словами всю дорогу, представлял, как скажет их и как воспримет их жена, а теперь растерялся. Он привлек ее к себе и погладил по голове.
– Успокойся. Как к ней пройти? Наташа подняла голову, вытерла слезы.
– Она только под утро заснула. А то все плакала... Говорит: папа приедет, он побьет дядю, чтобы больно мне не делал.
– Что... врачи?
– Евгений наклонил голову, чтобы не ей-деть ее глаз.
– Перелом кости на левой ножке... взяли в гипс, говорят, срастется...
– Как же это все?
– На моих глазах... На лавочке сидела около дома, а она на велосипедике... И откуда он взялся на мотоцикле?! Крикнуть не успела...
Евгений прошел к скамейке, сел, закурил. Наташа села рядом. Вид у нее был измученный и виноватый. Хмуро блестели глазницами окон пять этажей больницы, в маленьком сквере было тихо.
– Людочка очень скучала по тебе, - заговорила Наташа.
– Кто постучит в дверь, она бежит сломя голову - папа приехал! Стишки для тебя выучила. В прошлую субботу я затеяла стирку, так она носки твои...
– Жена закрыла лицо руками и опять заплакала.
– Она же так боится уколов! Вдруг ножка неправильно срастется?
Евгений выбросил сигарету, достал другую. Его заполнила и жгла жалость к дочери. Большая, нестерпимая. Впервые в жизни Кудряшов так остро ощутил, что он отец, что тот маленький человек, волей случая очутившийся на больничной койке, - часть его самого, часть неотделимая, неразрывная и такая болючая, что собственная боль, будь она во сто крат сильнее, по сравнению с той мизерно мала.
– Будем надеяться на лучшее, - сказал Евгений. Он опять умолк и ждал, что скажет Наташа. Каким-то подсознательным чутьем он угадывал, что в эту минуту она готова забыть личные обиды и помириться. Нужны были слова, всего несколько слов, которые внесли бы ясность. Первым он еще не осмеливался сделать шаг, но к встречному был готов.
– Господи, ну почему на нас все?
– Наташа посмотрела на мужа.
Он
– Дома был?
– спросила она.
– Нет. Звонил. Светлана ответила.
– Поездом приехал?
– Самолеты оттуда не летают.
– Понимаю...
– медленно сказала она.
– Я тебя во сне видела как-то... Людочке сон рассказывала, так она каждый день требовала "приснить тебя". Мы соскучились по тебе, Женя.
Он отметил про себя это "мы" и обрадовался.
– Мама болеет. Пожар был, - тихо заговорил Евгений.
Она с крыши упала, ушиблась. По Людочке тоскует. Обижается.
– На меня?
– На обоих.
– Ты рассказал?
Евгений промолчал. Врать не хотел, а внести отчуждение, сказав одно слово "да", не решился. Она все равно поймет, примет его молчание за утвердительный ответ.
– Как она там?
– опять спросила Наташа.
– Живет... С Иваном Ильичом сошлась...
– С твоим отцом?!
– Она не скрывала удивления. ;:
– Все это значительно сложней, чем я думал.
– Да, конечно, - сразу согласилась Наташа.
– В жизни все сложно, только на первый взгляд кажется просто...
– Ты не спала, устала?
– Какой сон!.. Людочка уснула, я вышла. Часа полтора сижу... Возвращаться домой страшно. Пустая квартира, совсем пустая. Светку упросила ночевать.
– А как с работой?
– Взяла отпуск. Без содержания.
– Она помолчала.
– Тебе из управления звонили. Хотели отозвать. Я сказала, что уехал, адреса не дала.
– Спасибо, - поблагодарил Евгений.
Больница постепенно оживала. Хлопали двери, распахивались окна, по дорожке спешили на смену сотрудники. Над городом занимался жаркий летний день.
– Иди, - сказала Наташа.
– Пора. Не терзай себя. Я схожу на базар, куплю кое-что...
Кудряшов прошел по длинному коридору и остановился у двери палаты. Прислушался. За дверью стояла тишина. Он толкнул дверь.
Дочь он увидел сразу. Она лежала, по горло укрытая белой простыней, с закрытыми глазами, на правой, у стеньг, койке. Отец осторожно, на цыпочках, подошел и склонился над ней. Людочка часто и тяжело дышала. Левая щека ее была исцарапана и густо измазана зеленкой, под глазом темнел большой коричневый синяк. Розовый бант в тоненькой косичке лежал на белоснежной подушке рядом с ее маленьким бледным ухом. Кудряшов прикоснулся к банту и увидел, что дочь открыла глаза.
– Папа?
– удивленным голосом тихо спросила она.
– Папочка, папочка! Люда попыталась встать, но лицо ее болезненно сморщилось, и она заплакала. Я тебя долго, долго ждала, а ты не приезжал,
– Вот я и приехал. Все будет хорошо, все будет хорошо, доченька, говорил он, но больше для того, чтобы как-то успокоить себя.
– Мама сказала, что ты к нам не приедешь. Я очень, очень соскучилась по тебе.
– Мама пошутила. Разве я мог надолго уехать от тебя? Евгений целовал ее, гладил голову и ощущал, как острое чувство стыда, перемешанное с жалостью, душит его. "Как могла прийти в мою голову мыслъ уйти от них? От кого? От нее? Зачем же жизнь тогда? Зачем жить?"