Козел и бумажная капуста
Шрифт:
Теперь рядом с историческим чучелом красовались огромный телевизор «Сони» и отличный японский музыкальный центр. Напротив телевизора стояли пара антикварных позолоченных кресел и низкий столик, инкрустированный ценными породами дерева. В центре столика гордо возвышалась бутылка виски «Джонни Уокер» — самый дорогой сорт, с черной этикеткой.
Все остальное пространство мастерской было заставлено керамическими и деревянными парнокопытными, находящимися в разной степени завершенности, но, несомненно, носящими черты удивительного портретного сходства со своим
И еще, конечно, мастерская была наполнена густой козлиной вонью — так сказать, воплощенным творческим духом Козлятьева.
Прижав к носу заблаговременно пропитанный «Паломой Пикассо» платочек, я решительно вторглась в козлиный заповедник и подошла к скульптору, который повесил телефонную трубку и уставился на меня с надеждой:
— Ну, что, эт-та, нашла мои шеде-евры?
— Нет еще, Афанасий Леонтьевич. Но вот чтобы облегчить поиски, не могли бы вы ответить на несколько вопросов?
— Бе-езобразие! — проблеял Козлятьев, тряся бородой. — Я тебе-е доверил самое це-енное! Свои шеде-евры! А ты не убе-ерегла!
Я продолжала невозмутимо осматривать мастерскую. Возле окна стоял дорогой шведский холодильник, на самих окнах установлены стеклопакеты... Скульптор явно процветал. Неужели в благополучной Европе такой бешеный спрос на козлов?
И тут я увидела одну очень странную вещь. На полу возле шведского холодильника лежал на боку очередной керамический козел. Обыкновенный невзрачный глиняный козлик с отчетливо выраженными признаками наследственного слабоумия на бородатой морде — Козлятьев, как всякий подлинный художник, во все свои работы вносил долю собственной индивидуальности.
Самый обыкновенный козлик, за одним только незначительным исключением.
Этого козлика здесь не должно было быть. Я сама, лично оформляла этому козлу разрешение на выезд за границу. Можно сказать, загранпаспорт. Я его очень хорошо запомнила, потому что при очередной перевозке больно ушибла об него коленку.
Не обращая внимания на хозяина мастерской, я уверенно прошла к окну и наклонилась над злополучным козлом.
Сомнений быть не могло: я отлично помнила его рахитично подвернутые, типично козлятьевские ножки и глубокую царапину на левом заднем копыте.
— Эй, ты че-его? — подозрительно проблеял мне в спину Козлятьев. — Ты, эт-та, поосторожней с шеде-евром!
Я перевернула козла и увидела на подставке хорошо запомнившуюся мне вмятину. Это был тот самый козел.
И он сейчас должен был находиться в машине, которая в пятницу вечером пропала вместе с партией козлов и с шофером. В той самой машине, из-за которой у меня такие неприятности, в машине, из-за которой в офисе фирмы сидят бандиты, поджидая меня...
Я отставила знакомого козла в сторону и начала осматривать все остальное поголовье.
В мастерской их было не меньше сотни, и все как на подбор — один другого уродливее. Но знакомых мне больше не попадалось.
— Эт-та, ты чего ищешь-то? — подозрительно блеял Козлятьев, двигаясь вплотную за мной.
— Афанасий Леонтьевич! — повернулась
Козлятьев не побледнел и не затрясся, как уличенный следователем преступник. Он воззрился на меня с полным непониманием и с детской обидой во взоре.
— Это не козе-ел, — проблеял он, — это шеде-евр, это произведе-ение искусства... Это воплоще-ение моих подсознательных настрое-ений и глубинных фантазий...
— Афанасий Леонтьевич! — рявкнула я, почувствовав, что он может нести такую чушь очень долго. — Я не о том! Откуда этот... шедевр здесь, в мастерской? Ведь вы отобрали его для выставки, и он должен был находиться на складе, а потом в машине?..
— ...Которая бе-ез вести пропала! — мстительно продолжил Козлятьев.
— Да-да. — Я не позволила ему уклониться от интересующей меня темы. — Так как же, интересно, это... произведение искусства снова оказалось здесь, в мастерской?
Козлятьев недоуменно пожал плечами. В его блекло-голубых, невыразительных, близко посаженных глазках не возникло и тени беспокойства или сомнений:
— А кто же его знает... Шеде-евры, они живут собственной жизнью... сами по себе...
— И размножаются сами, так, что ли?
Скульптор посмотрел на меня подозрительно — не издеваюсь ли я над ним? — и на всякий случай ничего не ответил. А я задумалась. Больно красиво излагал кондовый Козлятьев теорию насчет воплощения подсознательных настроений. Для его домотканых мозгов это слишком гладко и складно. Явно чувствуется, что он поет с чужого голоса. Опять же кто-то должен организовывать сбыт его сомнительных произведений в Европе?
— Афанасий Леонтьевич, — сменила я направление своих расспросов, — а кто ведет все переговоры о ваших выставках и о продаже ваших произведений за границей? Или вы сами этим занимаетесь?
— Нет, — не задумываясь, ответил скульптор, — я творец, мое дело самовыражаться, — и он горделиво обвел взглядом окружающие нас стада парнокопытных, — а всеми практическими вопросами занимается Ге-ена...
— Кто такой Гена? — ухватилась я за новое имя.
— Ме-енеджер мой, аге-ент. Геннадий Андреевич. Он — человек де-ела, но он поверил в мой талант и оказался прав. Он понял, что в моих шедеврах воплощены подсознательные впечатления.
Я поразилась тому, как гладко Козлятьев начал говорить и даже перестал блеять. В том, что он говорил, было кое-что. Если этот загадочный Гена занимается переговорами с иностранными фирмами и организациями, почему он ни разу не появлялся у нас в офисе? Почему я его никогда не видела? Наверное, потому, что он этого не хотел, не хотел светиться лишний раз. С другой стороны, я сама по вполне понятным причинам старалась как можно реже сталкиваться с Афанасием Козлятьевым и почти не бывала в его мастерской.