Козельск - Могу-болгусун

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

поднимать детей. Он попробовал пальцем лезвие тесака и молча шагнул от юрты

к очередному светлому пятну с телами поганых, расположившихся замкнутым

кругом ногами в центр.

Еще одна ночь последнего месяца весны близилась к концу, она была

короче тех, которые накрывали город и окрестности Козельска в начале

ордынского обстояния, но куда теплее. Под ногами охотников прогибалась

молодая трава, обагренная кровью незваных пришельцев, предутренний ветер

приносил

из крепости запахи цветов на плодовых деревьях в садах, одетых

бело-розовыми облаками, из лесов вокруг тоже сочились пахучие струи, их

можно было пить как березовый сок – такими густыми они были. И радоваться бы

душе ратника, привыкшего в такое время к рогалям сохи и к смачным

причмокиваниям телят с ягнятами и поросятами в стайках, сосущим из горшков

молоко, не брезгующим обсосать хозяйские пальцы. Да смешивались нежные

запахи с тяжелым духом обстояльцев, пришедших из диких степей и взявших

крепость в кольцо, забивали ноздри охотников не медовыми дуновеньями, а

плотной вонью, обволакивали ею мозги, не давая природным чувствам, стремящимся к добру, взять над ней верх и заставляя желать одного –

отправить как можно больше нехристей к ихнему богу синего неба, к которому

они обращались неустанно. И ратники работали не покладая рук, стремясь силой

вытеснить из себя доброе и заменить его злым, жаждущим лишь крови, они

переходили от одного небольшого уртона степняков к другому, оставляя после

себя кладбища мертвецов и табуны низкорослых мохнатых коней, прядающих ушами

и бьющих копытами в голую землю, объеденную ими до последней травинки. Это

продолжалось всю ночь, до тех пор, пока на востоке не посветлела узкая

полоска горизонта, готовая раздвинуться и опоясать небесный купол не светлой

лентой по низу, а накрыть его ярко-синим покрывалом. Оставалось чуть-чуть до

всего, хоть до зарождения нового дня, хоть до края стойбища, молчаливого

после богатой ловитвы, хоть до моста через Жиздру, чтобы перейти по нему и

укрыться за дубовыми надежными воротами. А потом собраться внутри детинца и

отпраздновать новую победу над нехристями добрыми чарками с пивом и хмельной

медовухой. Уж ноздри у ратников затрепыхались от желанного предчувствия, сами чувства, несмотря ни на что, стали занимать места в душах, опустошенных

дикой резней, а стоячий взгляд начал светлеть, словно омытый утренней росой.

Да не зря старые люди сказывали: не принимай желаемое за истину, первое

может раствориться, второе никогда.

Вятка, как многие вои, поднял голову и осмотрелся вокруг, он заметил

отрока в синей дымке, разлившейся от реки по

лугу, оставленного заместо

сторожа и должного передать дальше сигнал тревоги, если случится какая

напасть. Тот перестал скрываться под берегом, а маячил на месте с копьем в

руке навроде ордынского часового, да кто бы разобрал в сумерках, свой там

торчит или чужой. Дальше темнела широкая лента реки, за нею шла строчка рва

с валом, а потом возвышались массивные стены крепости с башнями и заборолами

на ней. Над всем вокруг висела сонная тишь, не еще потревоженная ранними

птахами, замершими перед появлением первого луча солнца. И вдруг слух

прорезал жуткий вопль, донесшийся с дальнего края стойбища, упиравшегося

юртами в стену леса, он пронизал напряженное тело, заставив его закостенеть.

Фигура отрока пришла в движение, вместо копья в его руках оказался факел, который он готовился воздеть над головой, уже горящий. Вятка развернулся

назад и увидел картину, которую не мечтал увидеть в страшном сне, к нему

спешили из полупрозрачной темноты дружинники, а за ними поднималась лавина

всадников, готовая их растоптать, она росла, превращаясь в ордынское войско, сметавшее все на пути. Он перекинул из-за спины лук, забегал глазами по

убитым нехристям в поисках саадаков со стрелами, и отшатнулся назад. Живые

мунгалы вскакивали с земли, они подтягивали за чембуры коней и прямо с

лежбища прыгали в седла с высокими спинками, скоро равнина заполнилась воем

и боевыми кличами. Тысяцкий осознал, что отряд в один момент оказался

окруженным со всех сторон воинами, не знавшими пощады, он закричал

охотникам, набегавшим к нему:

– Ратники, рази поганых из луков! – сам насадил стрелу на тетиву, примечая врага порезвее. – Не сбивайтесь в кучу, а ловите ихних коней и

махом спешите к мосту!

Он поймал глазом ордынца, летящего к нему на коне с занесенной саблей, и отпустил тугую нить, скрученную из жил какого-то животного. Лошадь помогла

всаднику покинуть седло и пронеслась в вершке от тысяцкого, оскалив зубы и

обдав его визгливым храпом. А Вятка уже насаживал другую стрелу, не

переставая пятиться к небольшому табуну, сдерживаемому чембурами, привязанными к поясам на трупах мунгал, в его куяк успело воткнуться

несколько стрел, а по шлему скребнул наконечник дротика. Он выследил

горластого врага, по виду похожего на десятского, и сшиб его одним

выстрелом, затем нагнулся к ближнему трупу, ожившему из-за чембура, сорвал с

него саблю, перерезав ножом крепкий ремень, потащил его на себя вместе с