Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
поднимать детей. Он попробовал пальцем лезвие тесака и молча шагнул от юрты
к очередному светлому пятну с телами поганых, расположившихся замкнутым
кругом ногами в центр.
Еще одна ночь последнего месяца весны близилась к концу, она была
короче тех, которые накрывали город и окрестности Козельска в начале
ордынского обстояния, но куда теплее. Под ногами охотников прогибалась
молодая трава, обагренная кровью незваных пришельцев, предутренний ветер
приносил
бело-розовыми облаками, из лесов вокруг тоже сочились пахучие струи, их
можно было пить как березовый сок – такими густыми они были. И радоваться бы
душе ратника, привыкшего в такое время к рогалям сохи и к смачным
причмокиваниям телят с ягнятами и поросятами в стайках, сосущим из горшков
молоко, не брезгующим обсосать хозяйские пальцы. Да смешивались нежные
запахи с тяжелым духом обстояльцев, пришедших из диких степей и взявших
крепость в кольцо, забивали ноздри охотников не медовыми дуновеньями, а
плотной вонью, обволакивали ею мозги, не давая природным чувствам, стремящимся к добру, взять над ней верх и заставляя желать одного –
отправить как можно больше нехристей к ихнему богу синего неба, к которому
они обращались неустанно. И ратники работали не покладая рук, стремясь силой
вытеснить из себя доброе и заменить его злым, жаждущим лишь крови, они
переходили от одного небольшого уртона степняков к другому, оставляя после
себя кладбища мертвецов и табуны низкорослых мохнатых коней, прядающих ушами
и бьющих копытами в голую землю, объеденную ими до последней травинки. Это
продолжалось всю ночь, до тех пор, пока на востоке не посветлела узкая
полоска горизонта, готовая раздвинуться и опоясать небесный купол не светлой
лентой по низу, а накрыть его ярко-синим покрывалом. Оставалось чуть-чуть до
всего, хоть до зарождения нового дня, хоть до края стойбища, молчаливого
после богатой ловитвы, хоть до моста через Жиздру, чтобы перейти по нему и
укрыться за дубовыми надежными воротами. А потом собраться внутри детинца и
отпраздновать новую победу над нехристями добрыми чарками с пивом и хмельной
медовухой. Уж ноздри у ратников затрепыхались от желанного предчувствия, сами чувства, несмотря ни на что, стали занимать места в душах, опустошенных
дикой резней, а стоячий взгляд начал светлеть, словно омытый утренней росой.
Да не зря старые люди сказывали: не принимай желаемое за истину, первое
может раствориться, второе никогда.
Вятка, как многие вои, поднял голову и осмотрелся вокруг, он заметил
отрока в синей дымке, разлившейся от реки по
сторожа и должного передать дальше сигнал тревоги, если случится какая
напасть. Тот перестал скрываться под берегом, а маячил на месте с копьем в
руке навроде ордынского часового, да кто бы разобрал в сумерках, свой там
торчит или чужой. Дальше темнела широкая лента реки, за нею шла строчка рва
с валом, а потом возвышались массивные стены крепости с башнями и заборолами
на ней. Над всем вокруг висела сонная тишь, не еще потревоженная ранними
птахами, замершими перед появлением первого луча солнца. И вдруг слух
прорезал жуткий вопль, донесшийся с дальнего края стойбища, упиравшегося
юртами в стену леса, он пронизал напряженное тело, заставив его закостенеть.
Фигура отрока пришла в движение, вместо копья в его руках оказался факел, который он готовился воздеть над головой, уже горящий. Вятка развернулся
назад и увидел картину, которую не мечтал увидеть в страшном сне, к нему
спешили из полупрозрачной темноты дружинники, а за ними поднималась лавина
всадников, готовая их растоптать, она росла, превращаясь в ордынское войско, сметавшее все на пути. Он перекинул из-за спины лук, забегал глазами по
убитым нехристям в поисках саадаков со стрелами, и отшатнулся назад. Живые
мунгалы вскакивали с земли, они подтягивали за чембуры коней и прямо с
лежбища прыгали в седла с высокими спинками, скоро равнина заполнилась воем
и боевыми кличами. Тысяцкий осознал, что отряд в один момент оказался
окруженным со всех сторон воинами, не знавшими пощады, он закричал
охотникам, набегавшим к нему:
– Ратники, рази поганых из луков! – сам насадил стрелу на тетиву, примечая врага порезвее. – Не сбивайтесь в кучу, а ловите ихних коней и
махом спешите к мосту!
Он поймал глазом ордынца, летящего к нему на коне с занесенной саблей, и отпустил тугую нить, скрученную из жил какого-то животного. Лошадь помогла
всаднику покинуть седло и пронеслась в вершке от тысяцкого, оскалив зубы и
обдав его визгливым храпом. А Вятка уже насаживал другую стрелу, не
переставая пятиться к небольшому табуну, сдерживаемому чембурами, привязанными к поясам на трупах мунгал, в его куяк успело воткнуться
несколько стрел, а по шлему скребнул наконечник дротика. Он выследил
горластого врага, по виду похожего на десятского, и сшиб его одним
выстрелом, затем нагнулся к ближнему трупу, ожившему из-за чембура, сорвал с
него саблю, перерезав ножом крепкий ремень, потащил его на себя вместе с