Козельск - Могу-болгусун

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

десятка выстроились с противоположной стороны бойницы. Вятка понимал, что

все решают мгновения, за которые ему нужно было выйти из сложного положения, иначе тугары прорвутся на прясла и завяжут бой на стене, тогда их вряд ли

можно будет свергнуть обратно – они лезли друг за другом как тараканы на

медовуху. Десятский помнил, что стоит только столкнуть камень с горы, потом

его никто не остановит, а его соратники не сомневались в нем, если доверили

держать одному опасный этот участок.

Позади что-то звякнуло, Вятка оглянулся

и увидел, как пробегает мимо молодуха с секирой в руках, в рукоятку которой

попала ордынская стрела.

– Куда ты! – крикнул он, бросаясь ей навстречу и сбивая на доски

прясла. В бревна впились вплотную с их телами с десяток стрел, посланных

твердой тугарской рукой. Вятка протащил бабу до угла и втолкнул вовнутрь

заборола. Недобро прищурил глаза. – Совсем умом тронулась?

– Я к семеюшке, Вятка, – огрызнулась молодуха, поднимая на ратника

черное от копоти лицо. Видимо, она кипятила смолу на кострах под стенами. –

Он в десятке у Званка, они стоят вон за той глухой башней.

Вятка присел на корточки и осторожно выглянул наружу, оба тугарина

готовились совершить последний рывок на навершие. Один из них забрался на

плечи другому, прильнувшему телом к стене и к веревке, и готовился метнуть

дротик в ратника, если тот высунет голову, не переставая перебирать другой

рукой по аркану и ногами по бревнам бойницы. Они медленно продвигались к

цели. Вятка всунул меч в ножны и повернулся к молодухе: – Набрал Званок себе летучих мышей кровопивцев, так и норовят напиться

ордынской кровушки – что Улябиха, что ты, – притворно-сердито сказал он, отнимая у нее секиру. – А ну-ка дай сюда оружию.

– Я к семеюшке бегу, – негромко заблажила та, цепляясь за деревянную

ручку. – Это его секира...

– Отнесешь еще, успеешь. Вятка поднял с полатей пустой горшок из-под смолы, нахлобучил его на

конец секиры и высунул ее из-за угла заборола. Глиняная емкость тут же

разлетелась на куски от стрел и дротика, пущенных нехристями по нему.

Десятский упал на прясло, прополз сажень по навершию, перехватывая ручку

секиры за самый конец, и ударил острием по веревке с привязанным к ней

крюком. Снаружи донесся жуткий удаляющийся вой, который оборвался громким

шмяком о прибитый копытами снег под основанием стены.

– Ну так-ото, и поганых на нюх не слыхать, – возвратившись назад, сказал он молодухе, отдавая секиру. – А то семеюшка да семеюшка, будто мы не

такие.

– Такие, такие, – закивала баба головой, собираясь бежать дальше. – Ох, Вятка, не я твоя супружница... Близкая ночь, насквозь пропитанная влажным туманом, из-за чего

казалось, что низкие тучи смешались с ним, обволакивала городок и крепостные

стены

непроглядным пологом. Свет от факелов различался только тогда, когда

до ратников, засмоливших их, оставалось не больше полутора сажен, пламени

свечей в окнах истоб, затянутых рыбьими или бычьими пузырями, не было видно

совсем. В такую пору даже собаки не решались брехать, а голоса стражников, бродящих по улицам крепости, вязли в плотном воздухе как мухи в патоке.

Вятка шел вместе с Бранком и Охримом не к участку стены с глухими башнями, выходящими бойницами на речку Другуску с занятым ордынцами пойменным лугом

за ней, который они днем защищали. А по направлению к проездной башне, что

выходила воротами на Жиздру с разводным мостом, поднятым об эту пору и

представлявшим дополнительную к ним защиту. И дальше по дороге к посадским

выселкам, тоже усеянным мунгальскими ордами. Он решил пойти на охоту

обходным путем, потому что мунгалы вылазку защитников со стороны Жиздры вряд

ли ждали из-за ненадежности льда, который вот-вот должен был на ней

тронуться, а мелководная Другуска еще не проснулась и вражеская конница

легко проскакивала через нее. Значит, прикинул десятский мысли ордынцев, защитники крепости должны были рассуждать таким же образом, кроме того, под

стеной со стороны Другуски могли затаиться тугарские засады. У главных ворот

их должны были дожидаться несколько десятков ратников из тысячи Латыны.

Молодые мужики шли налегке, у них не было с собой ни мечей, ни копий, ни

луков со стрелами и колчанами, единственным оружием, которое висело на

поясах в ножнах, были засапожные ножи по два на каждого. Лапти у всех были

обмотаны кусками грубой дерюги и обвязаны по верху лыковыми бечевками, отчего шаг стал приглушенным. Таким образом можно было подобраться совсем

близко даже к зверю, что применялось козлянами во время охоты на крупную

дичь. Доспехи были сняты, как шлемы и бутурлыки с налокотниками, на ратниках

остались только фофудьи и под ними теплые меховые безрукавки. Не было и

рукавиц, пальцы должны были плотно обхватывать рукоятку ножа с широким

лезвием, сделанную из турьих рогов, чтобы в нужный момент они с нее не

соскочили. Наконец в седых туманных волокнах вырисовались зубцы проездной

башни с запертыми наглухо воротами, от нее отделились несколько человек и

поспешили навстречу Вятке и его друзьям. Впереди шагал Латына в шлеме с

высоким шишаком и в кольчуге из мелких колец, на ногах у него были сапоги, а

на плечах обвисал плащ с серебряной застежкой на правом плече.

– Исполать тебе, тысяцкий, – отвесил поклон Вятка, остановившись

напротив него. – Мы готовы к охоте.