Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
спинку кресла, руки у нее еще крепче уцепились в подлокотники. Но боярин
гневно засверкал зрачками, злость, накопившаяся внутри, искала выход, и он
перестал соблюдать правила поведения в присутствии княжьей семьи.
– Данейка, сколько нехристей было поймано? – грозно развернулся он к
отроку. – И где вы их отловили?
Молодой дружинник помял шапку в руках, не переставая бегать глазами по
лицам присутствующих, видимо, природная стеснительность перед старшими
чинами
и сказал:
– Сотник Темрюк дозволил тугарам забраться на навершие, а затем
разоружил их и привел на площадь, чтобы всем миром вершить над ними суд
праведный, – он сглотнул слюну. – Ордынцев будет числом пяток, остальных
Темрюк посек мечами за оказание противоборства его ратникам.
– Всех нехристей и должно посадить на кол, – снова зарычал боярин. –
Собрать на площади народ козельский и учинить над погаными скорую расправу.
– Чтобы не повадно было ходить на нас войной, – поддержали его
ремесленники и часть купцов.
С лавки поднялся митрополит Перфилий, он поддернул широкие рукава
черной фелони и воздел ладони к потолку, на груди у него беспокойно качнулся
тяжелый золотой крест, усыпанный драгоценными камнями: – Братья и сестры, сия казнь будет сотоврена не по христианской вере, –
начал он увещевать высокое собрание. – Иисус Христос, сын Божий, не простит
нам сего греха – поступать так, как дозволяют себе язычники. Если человек
нарушил законы общежития, его можно лишить жизни, но не подвергая мучениям.
Ради этого Христос и принял мученическую смерть, чтобы она больше не
повторялась в людях.
– Христос нам не указ, и вера его для вятичей чужеродная, – недобро
покосился боярин на митрополита. – Князь Володимир Киевский, когда перенимал
от греков православную веру, над нами не стоял, и мы под ним тоже не ходили.
Это была правда, о которой знали присутствующие на собрании, вятичи
тогда входили в состав славянского сообщества антов, которое не подчинялось
никому. Но присоединившись по доброй воле, после распада сообщества, к
государству Русь, они приняли христианскую веру окончательно только в
семнадцатом и в начале восемнадцатого веков. А до этого времени они
поклонялись языческим богам, которые охраняли их капища ввиде деревянных
истуканов, поставленных на самых видных местах.
Среди купцов и ремесленников послышался дружный говорок: – Зачем нам чужие указы, когда у нас есть своя вера, она идет от наших
пращуров-вятичей.
А воевода Радыня дополнил гневную речь Мечника, выражая мнение
большинства из присутствующих. Сейчас он не помышлял об обиде на столбового
боярина,
мунгалов от стен крепости:
– Наша вера помогала нам и ворога одолеть, и родовой корень
сохранить, – он резко опустил руку вниз. – У нас есть свой бог, который
простер над нами свои крыла.
Кто-то опередил его и закончил предложение громким восклицанием: – Это наш бог Перун. Княгиня испуганно покосилась на митрополита, затем перевела беспокойный
взгляд на сына. Василий Титыч продолжал стоять так, словно он превратился в
деревянного идола, главного в вятском святилище посреди дебрянских
девственных лесов, окруживших Козельск со всех сторон. Он и правда стал для
отцов города, как и для козлян, идолом, на которого они молились и за
которого были готовы отдать жизни.
Джагун Кадыр сидел на мохнатом коне и наблюдал, как воины его сотни
ставят для него походную юрту, изредка щелкая трехвостой плетью и хрипло
отдавая приказы. Он обрел былую уверенность в силах после того, как
возвратился живым от джихангира, которому передал плохую весть от Гуюк-хана, командующего левым крылом войска. Сиятельный, вместо того, чтобы отрубить
ему голову за плохие новости теперь от саин-хана, приказал пополнить его
растерзанную сотню, от которой осталось десять человек, девятью десятками
лучших воинов и отправил в тыл на поправку. Кадыр отделался от чингизидов
тем, что ему вырвали остатки ноздрей раскаленными клещами, красовавшиеся на
лице после того, как его прямой нос с легкой горбинкой срезал ударом меча
урусутский ратник при осаде города Резана. Тогда он был десятником и только
начал проявлять чудеса храбрости, за которые позже был удостоен звания
сотника. Кадыр окончательно уверовал в судьбу и теперь желал одного –
оправдать доверие монгольских ханов-небожителей и исполнить данное
обещание-быть первым на стенах крепости Козелеск. На груди у него уже висела
металлическая вместо деревянной пайцза, и он мечтал поменять на ней еще
рисунок. В татаро-монгольском войске подобное было возможно, несмотря на то, что Кадыр был кипчак, здесь ценились два качества – быстрый ум в сочетании с
безрассудностью, то есть, то самое противоречие, из которого возгоралось
пламя, освещавшее потом до смерти боевой путь счастливца, отмеченного
вниманием аллаха. А Кадыру слава была нужна больше, чем другим, ведь он еще
не имел ничего: ни семьи, ни земельного надела, ни скота, ни даже дома в
кишлаке, из которого ушел на войну с урусутами. Его лицо уже было