Крах операции «Тени Ямато»
Шрифт:
И уже в момент прощания Геринг пообещал лично, в ближайшие же часы, доложить обо всем фюреру, который, конечно, по достоинству оценит великий подвиг своего гениального ученого и изобретателя.
Проводя Брауна, Геринг обратился к своим гостям с новым предложением.
— Господа! — многозначительно и важно заговорил он. — Теперь, когда мы остались одни, давайте поговорим о политическом аспекте нашего технического достижения. Давайте хорошенько подумаем, что именно, в максимуме, мы можем извлечь полезного из нашей ракеты для нашего рейха… Доктор Геббельс! Если, конечно, вы не возражаете, начнем обсуждение с вас.
— Мы тут с доктором Фриче успели уже обменяться мнениями, и я вот что
— Пожалуй, это дело! — вставил свою реплику Шпеер.
— Да! В некоторой степени это охладит пыл наступающих и даст нам так необходимую сейчас передышку, — с явным удовольствием подтвердил рейхсмаршал. — У меня, господа, возникла одна мысль… А не одурачить ли нам, как это хочет сделать доктор Геббельс, своих союзничков — японцев. Передадим им устаревшую модель, выдав сие за величайшее для них благо, и пусть они по своему азиатскому способу человека-торпеды постреливают в янки и англичан на море, а у нас это пойдет в обратном порядке и будет использовано в воздухе. Наша наиглавнейшая задача состоит теперь в том, чтобы, затеянная операция стоила свеч. Каким-то образом нам нужно ухитриться подать им эту нашу мысль, но сделать это надо так, чтобы комар носа не подточил. Я уверяю вас, что все дальнейшее пойдет как по маслу. И пусть они сколько угодно заправляют своими камикадзе самолеты-снаряды и бьют ими по кораблям и бомбардировщикам. Мы же, господа, подстрелим сразу двух зайцев: во-первых, японцы оттянут энное количество авиационных сил от Европы, и таким образом потери англо-американцев резко возрастут. Во-вторых, хотя шансы наши тут мизерны, попробуем все-таки выторговать у них обратно наш кровный Циндао — эту китайскую жемчужину, так бездарно потерянную нами в прошлом!..
Последняя мысль — о «китайской жемчужине» — до такой степени понравилась вконец уже захмелевшей компании, что, не дожидаясь окончания речи, все вскочили с мест и Шпеер предложил тост. Выпив, все, кроме Риббентропа, дружно зааплодировали. Риббентроп на этот раз попросту не успел, поскольку на минуту задремал. Но, разбуженный овациями, он тоже, когда все замолкли, принялся аплодировать. Это вызвало комический эффект, которым не преминул воспользоваться на правах штатного интеллектуала Шелленберг. Неловкость Риббентропа он превратил в шутку, напомнив известное латинское изречение «о первом среди равных».
Несмотря на создавшуюся неделовую обстановку среди гостей, разделившихся в беседах на свои компании, Геринг все же решил поговорить конфиденциально — с Риббентропом, Гиммлером и Шелленбергом.
— Генрих, — сказал он особо доверительным тоном, обращаясь к Гиммлеру. — Будет очень хорошо, если ты через службу Шелленберга сумеешь как-то подкинуть мысль нашему азиатскому другу генералу Доихаре о том, что мы безмерно скорбим по поводу потерь, понесенных ими в Токио, от американских бомбежек. Надо внушить им, что мы всегда готовы помочь им и даже поделиться кое-какими секретами рейха. При известной просьбе японского правительства мы, дескать, готовы передать чертежи ФАУ-1. Уверен, что эта мысль через Доихару обязательно дойдет до премьера Тодзё, и таким образом мавр сделает свое дело. Я думаю, ты со мною согласен, Генрих…
На мгновение задумавшись, Гиммлер искоса глянул на Шелленберга, и тот, зная порядок, что рейхсфюрер молчит, если не возражает, взял продолжение разговора на себя.
— Экселенц, — сказал он Герингу. — По своим каналам я смогу повернуть дело так, чтобы вызвать к нему неподдельный
— Благодарю вас, господин бригаденфюрер! Это то, что я ожидал услышать от вас. Детали обговорите с моим другом Генрихом.
Тот молча кивнул.
— Рейхсмаршал, — вмешался в разговор Риббентроп. — Я-то каким образом затесался в эту компанию? Мое дело — дипломатия.
— Господин Риббентроп, — сделав удивленное и несколько недовольное лицо, сказал ему Геринг. — Как только вы выйдете из моей резиденции, постарайтесь, чтобы ваш коллега Мамору Сигемицу обязательно узнал о нашем новом оружии и сообщил о нем генералу Тодзё. Использовать надо любые пути, лучше всего, я думаю, если вы обратитесь к помощи нашего посла в Токио господина Ойгена Отта… А уж генерал Тодзё не замедлит проинформировать императорскую ставку. Микадо обязательно, я в этом не сомневаюсь, отреагирует нужным образом. Японскому императору обязательно следует внушить, что мы, немцы, идя на неслыханные жертвы, очень желаем и в состоянии им помочь. Вот, пожалуй, и все, что требуется вам сделать. Теперь же, не откладывая ни на минуту, как следует продумайте все и подготовьтесь к принятию определенных предварительных мер. И только когда все это мы обсудим у фюрера, опять же с вашим непосредственным участием, надо будет немедленно приступать к делу!
Стараясь не пропустить ни единого слова Геринга, Риббентроп краткими репликами старался дополнить то, что, как ему казалось, упускал рейхсмаршал, и под конец так разгорячился, что хозяину дома пришлось даже немного унять его красноречие.
Обговорено было, в сущности, все, и гости стали прощаться. Когда все были одеты, Геринг еще раз предупредил: он ни в коей мере не пытается предопределить мнение фюрера по этому делу, однако, как он выразился, печенками чувствует, что Гитлер с ним согласится.
В отношении японцев необходимые шаги надо предпринять не мешкая, уже сейчас, но так, чтобы они пока не носили официальный характер, предупредив всех еще раз, что сообщение фон Брауна и его самого следует держать даже в пределах высших сфер рейха в строжайшей тайне. Необходимую же утечку информации, еще раз напомнил он Шелленбергу, поручено выполнить только ему, и сделать это необходимо на высоком профессиональном уровне.
На этом все разошлись, а Геринг еще долго сидел в кресле у открытого окна и, все еще обдумывая случившееся, барабанил пальцами по подоконнику, жадно и много курил.
Свежий ночной воздух, однако, уже стал холодным, и Геринг, почувствовав озноб, поднялся наконец из кресла и, дернув за шелковый шнур, закрыл фрамугу. Судорожно зевнув, он тяжело, усталой походкой, пошел в спальную комнату.
Утро следующего дня Шелленберг начал с того, что, вызвав адъютанта, приказал ему в течение двух часов никого в кабинет не пропускать. Надо было еще раз, уже на трезвую голову, все хорошо обдумать и взвесить, ибо посылать шифровку с новыми, столь ответственными указаниями резиденту, не посоветовавшись с Гиммлером, было весьма рискованно.
Подумав еще немного, он поднял трубку:
— Рейхсфюрер! Стоит ли принимать решение и давать указания, не дожидаясь окончательной санкции фюрера? — спросил он.
— Я вас не понимаю, Вальтер! — услышал Шелленберг недовольного, неожиданно пришедшего в раздражение Гиммлера. — Вы когда-нибудь начнете думать самостоятельно? Или, может быть, вам устные установки руководителей рейха тоже давать под копирку? — Голос Гиммлера стал еще более недовольным. — Если рейхсмаршал публично высказал свое мнение, а ваш старший начальник, то есть я, не нашел повода к возражению, значит, сказанное старшим надо немедленно выполнить!