Кракатит
Шрифт:
— Дедушка, — жалобно произнес Прокоп, зажмурив глаза от душевной боли, — я поступал плохо?
— Плохо ли, нет ли, а людям вредил, — рассудительно молвил старый. — С умом-то не делал бы так; разум нужен. Должен человек думать, к чему она, каждая вещь, дана. К примеру… можешь сотенной бумажкой свечу зажечь, а можешь и долг заплатить; зажечь свечу — вроде бы и более великое дело, но… Вот так же и с женским полом, — закончил он неожиданно.
— Плохо я поступал?
— Чего?
— Злой был?
— …Чисто в тебе не было. Человеку… больше умом надо жить,
— Это все кракатит, дедушка.
— Чего?
— Да я тут… изобретение одно сделал, и оттого…
— Не было бы этого в тебе, не было бы и в твоем изобретении. Человек все делает из того, чти есть в нем самом. Погоди, вот ты теперь подумай; подумай да вспомни, из чего оно, твое изобретение, и как оно делается. Хорошенько подумай, а тогда уж скажи, что знаешь. Эй, нно-но!
Повозка грохотала по скверной дороге; белая лошадка усердно перебирала ногами в тряской, старомодной рыси; кружок света плясал по земле, по деревьям, камням; старичок подскакивал на козлах, тихонько напевая. Прокоп сильно потер лоб.
— Дедушка, — шепотом позвал он.
— Ну?
— Я уже не знаю!
— О чем ты?
— Я… я забыл… как надо делать… кракатит!
— Видишь, — довольным тоном молвил дед. — Вот ты кое-что и обрел!
LIV
Прокопа охватило такое чувство, будто они проезжали мирный край его детства; но туман был слишком густ, и мерцающий свет фонаря с трудом достигал обочины дороги; а дальше, по обеим ее сторонам, тянулся неведомый, молчаливый мир.
— Го-го-го! — прикрикнул старичок на лошадку, и та свернула с дороги прямо в этот скрытый, немой мир. Колеса утонули в мягкой траве; Прокоп разглядел низинку: с двух сторон ее стояли безлистные рощи, между ними лежала прелестная полянка.
— Тпрру! — остановил старичок свою лошадь и медленно спустился с козел. — Слезай, приехали, — сказал он Прокопу и не спеша стал отвязывать постромки. — Здесь нас, вишь, никто не потревожит.
— А кто может нас потревожить?
— …Полицейские. Порядок-то нужен… только они всегда требуют невесть какие бумаги… да разрешения… да куда и откуда… Я и не разбираюсь в этом. — Он выпряг лошадку, тихонько сказал ей: — Молчи, молчи, хлебушка дам.
Прокоп с трудом сошел с козел, — все тело его затекло от долгой езды.
— Где мы?
— А около сарайчика, — неопределенно ответил старик. Выспишься, и ладно.
Он снял фонарь с оглобли, осветил дощатую хижину, — нечто вроде сарая для сена — ветхую, покосившуюся.
— А я разведу костерок, — нараспев сказал дед, — чайку тебе вскипячу, вот пропотеешь, и опять хорошо тебе будет. Он закутал Прокопа в мешок, поставил фонарь с ним рядом. Подожди только, дров принесу. Садись тут.
Старичок пошел было, да вдруг остановился; сунув руку в карман, вопросительно взглянул на Прокопа.
— Что вы, дедушка?
— Не знаю… может, захочешь… Я, видишь ли, еще и гадальщик. — Вынул руку из кармана: между его пальцев выглянула
— Знаю, ты в это не веришь… да уж мышка-то больно хорошенькая… Или погадать?
— Погадайте.
— Вот и ладно! — обрадовался старый. — Ш-ш-ш, ма-лая, гоп!
Он раскрыл ладонь, белая мышка проворно взбежала к нему на плечо, пошевелила носиком у самого мохнатого уха и спряталась за ворот старичка.
— Какая красивая, — вздохнул Прокоп.
Старик так и просиял.
— А вот увидишь, что она умеет!
И он побежал к повозке, порылся, достал ящичек, в котором тесно и ровно были уложены билетики.
Устремив свои светлые глазки в пространство, старичок встряхнул ящичек.
— А ну, мышка, покажи, покажи ему его любовь! — И он присвистнул сквозь зубы, тихо, как летучие мыши.
Мышка выскочила, сбежала по его рукаву, вспрыгнула на ящик; Прокоп, затаив дыхание, следил, как она перебирает билетики розовыми лапками. Вот она схватила зубками один билетик, потащила, да он не поддавался; тогда мышка махнула головкой и схватила соседний; вытянула уголок, села на задние лапки, покусывая коготки на передних.
— Вот твоя любовь, — восторженно шепнул старый. — Возьми ее.
Прокоп вынул билет и поспешно наклонился к огню. Это была фотография… девушки с растрепанными волосами! Ее прекрасная грудь обнажена, и вот они, вот они, экстатические, бездонные глаза…
Прокоп узнал ее.
— Дедушка, это не она!
— Дай-ка, — удивился старый и взял фотографию. — А жаль, жаль, — сожалеюще причмокнул он. — Такая барышня! Ля-ля, малышка, это не та — на-на-на, кс-кс, ма-лая!
Он сунул фотографию на место и опять издал тихий свист. Мышка блеснула рубиновым глазком, снова ухватила зубками тот, первый билетик, подергала; нет, не идет; вытащила соседний, почесалась.
Прокоп схватил билетик; это была Анчи, неумелый деревенский снимок; на Анчи праздничное платье, и стоит она, такая милая и глупенькая, не зная, куда девать руки…
— Не та, — прошептал Прокоп.
Старичок взял фотографию, погладил и будто сказал ей что-то; недовольно, грустно взглянул на Прокопа и опять тоненько свистнул.
— Вы сердитесь? — робко спросил Прокоп.
Старик не ответил; задумчиво глядел он на мышку. А та еще раз попыталась вытащить застрявший билетик; нет, никак! Встряхнулась и вытянула уголок соседнего. Это был портрет княжны. Прокоп застонал, выронил его из рук.
Старик молча нагнулся, поднял фотографию.
— Я сам, сам, — прохрипел Прокоп, протягивая руку к ящичку. Дед удержал его:
— Нельзя!
— Но там… там она! — сквозь стиснутые зубы выдавил Прокоп. — Там та, настоящая!
— А-а, там у меня все люди, — сказал старик и погладил ящик. — А теперь посмотрим твою судьбу.
Он тихо цыкнул, мышка выскользнула из рукава, вытащила зеленый билетик и скрылась стремглав — видимо, Прокоп испугал ее.
— Прочитай-ка, — сказал старик, тщательно запирая свой ящик. — А я пока хворосту принесу; да не терзай себя больше.