Крамнэгел
Шрифт:
— Значит, у них головы набиты трухой, если они этим руководствуются, — прорычал Крамнэгел так, что Элбертс вздрогнул. — А кто у них здесь вместо окружного прокурора? Что он собою представляет?
— У них нет окружных прокуроров.
— Я же спросил: «Кто вместо?» Знаю, наших прокуроров у них нет, я грамотный.
— Не имею представления. Нам, видите ли, не каждый день приходится иметь дело с соотечественниками, угодившими в тюрьму за уголовное преступление.
— Ну, он-то уж точно будет мужчина, да?
— Надо полагать.
— Вот и я про то же. Так разве моей дамочке сдюжить против него в драке?
— В драке? Не понимаю, право, каким вы себе представляете
— Но ведь наши традиции позаимствованы отсюда. Так?
— Да, — терпеливо согласился Элбертс.
— Раз мы позаимствовали свои традиции отсюда, то и у них в суде все происходит с грызней и дракой, как и у нас. А в судебной драке обо всей этой ерунде собачьей насчет того, чтоб «женщин вперед», никто и не вспоминает. Адвокат туда приходит, чтоб выиграть дело, и если он хоть чего-нибудь стоит, плевать ему, как именно он его выиграет. Слушайте, я в суде полжизни провел, я, черт побери, знаю, о чем говорю. И я вам вот что скажу, мистер: дамочке-адвокату в суде делать нечего. Ну, конечно, если она защищает какую-нибудь смазливую бабенку, которая только что пришила мужа, разоделась во все черное и жутко жалеет о том, что натворила, а сама до смерти рада, — тогда все о'кэй. Здесь я с вами согласен. Но некоторые профессии просто не для женщин. Может, епископы — это одно, а адвокаты — совсем другое. И вы, черт побери, можете сказать это кому угодно с большим приветом от начальника Крамнэгела.
Вздохнув, Элбертс поднялся со стула.
— Уверен, все будет хорошо, — сказал он, протягивая руку с улыбкой столь же великодушной, сколь и неискренней.
— Иначе и быть не должно, это я вам говорю.
— Пожалуйста, не волнуйтесь, миссис Крамнэгел.
— Мне случалось переживать и худшее, — сказала Эди.
— Вот это правильное настроение. — И, покачав головой на тонкой шее — прощальный знак вызывающей изрядные сомнения солидарности, Элбертс отправился на ретроспективную выставку Джексона Поллока [13] в галерее Тейт.
13
Джексон Поллок (1912–1956) — известный американский художник-абстракционист.
По настоянию Крамнэгела кандидатура мисс Эпсом была отведена, и его посетил новый кандидат в защитники — Локвуд Крэмп, член парламента от избирательного округа в Северной Ирландии. Он не совсем соответствовал представлениям Крамнэгела о том, каким следовало бы быть союзнику, ибо даже внешность его никоим образом не укладывалась в рамки привычного американцу стандарта. Но при всем при этом выглядел он как человек, отобранный для защиты Крамнэгела именно за умение драться в суде и ни за что иное. Его изрядно помятое лицо, по которому, оставив глубокие следы, прокатились и война и мир, являло собой гамму разнообразнейших оттенков красного цвета, разрываемую пучками буйной верескоподобной рыжеватой растительности, украшавшей уши, ноздри и скулы. («Хоть бы сбрил он эту пакость, что ли», — жаловался Крамнэгел потом жене.)
Локвуд Крэмп носил длинные колючие бакенбарды, обрамляющие большой рот, из которого торчали бивнеподобные зубы, оставляя, однако, место для изгрызенной черной трубки. Трубка эта беспрерывно изрыгала удушающие клубы дыма, а по подбородку из-под нее все время сочилась слюна. Самым же интересным в его лице были голубые глаза, детски-наивные и доверчивые, — огромные круглые пуговицы, совершенно плоские, они выглядывали из-под рыжих бровей с искренностью, одновременно смешной и волнующей. Сразу становилось ясно: вот человек, который
Его совещание с Крамнэгелом в камере носило мучительный характер беседы учителя с учеником, пытающимся сдать «хвосты» по домашним занятиям.
— В вооруженных силах вы не служили вообще?
— Нет, сэр, не служил.
— Жаль, жаль… Ну, ничего.
— Это вы к тому, что присяжных было бы легче разжалобить, имей я «Пурпурное сердце»? [14]
Крэмп хмуро усмехнулся.
— Такие вещи помогают, хотя и не должны бы помогать. Я когда-то знавал немало героев войны — в мирное время они, как правило, становились весьма неуравновешенными гражданами. Дело в том, что одно с другим несовместимо и не может ужиться в человеке, но суды все равно этого не понимают. Вас не взяли в армию по здоровью?
14
Медаль за ранение в бою.
— Да, сэр, по здоровью.
— Чем вы были больны? Может, удастся выжать сочувствие к вашей болезни. Что у вас было? Рак? Туберкулез? Что-нибудь повлиявшее на психическую уравновешенность?
— Нет, сэр, не это, — Крамнэгел сглотнул слюну,
— Ну, раз нет, то мне и знать ни к чему.
О черт, теперь у этого типа сложится превратное о нем представление!
— Болезнь была такая, которую каждый человек может подцепить.
— А, одна из тех, значит… — хмыкнул Крэмп.
— Ну, тогда лучше о ней и не заикаться.
— Нет, вовсе не одна из тех, — возразил Крамнэгел.
— Одна из других.
— Из каких таких других? — пристально посмотрел на него Крэмп.
— Да не из тех… из этих…
— Не понимаю…
— Господи Иисусе! — Крамнэгел швырнул коробок спичек через всю камеру.
— Сядьте и не будьте ребенком, — одернул его Крэмп. — Сейчас нет времени ни на что, кроме полного и безраздельного делового сотрудничества. Нам надо как следует подготовиться к процессу, а застрелив в пивной беззащитного старика, вы даете мне не такой уж богатый материал для защиты. У нас есть выбор только из двух возможностей. Первое: объявить вас маньяком. Второе: доказать, что все происшедшее явилось лишь результатом трагического недоразумения. Говоря по правде, первое сделать легче.
— Какой же я маньяк! Я просто вдрызг надрался! — вскричал Крамнэгел.
— Это, поверьте мне, отнюдь не лучшая линия защиты.
— Но он ведь тоже надрался!
— Он, к сожалению, мертв. И нам уже нет никакого дела до того, надрался он тогда или нет.
— И все равно никакой я вам, к черту, не маньяк!
— Глубоко сожалею об этом.
— Вот что, я хочу ехать домой, вернуться, значит, к тому, что оставил. Я начальник полиции и намерен им оставаться. Начальник полиции — и никто в мире этого у меня не отнимет.
Но тут на Крамнэгела внезапно нахлынули нелегкие мысли об Але Карбайде, о котором он за последнее время начисто забыл.
— Вы хотите сказать, что ожидаете оправдательного приговора, после которого вас отпустят домой и разрешат возобновить вашу прежнюю деятельность?
— Конечно. А как же иначе?
— Ну, знаете, вы верите в меня и в мои возможности гораздо больше, чем верю в них я сам, — пробормотал Крэмп.
— Слушайте, ведь то, что случилось со мной, могло случиться с кем угодно, и вам отлично это известно.