Крамола. Книга 2
Шрифт:
— Неужто? — удивился Деревнин.
— В самом деле! Нигде не объявлялись, а уж год прошел. — Лейтенант вздохнул. — Прихожу в школу, говорю, ребята, давайте на пожарище раскопки делать. Ведь скоро сроют, а мы бы хоть что‑нибудь, да спасли. Нет… Не интересно. Возле буровых вышек часами могут стоять, а что под ногами пропадает — не интересно. А знаете, я уже столько экспонатов нашел! Такие удивительные вещи попадаются! Например, настоящее бронзовое литье восемнадцатого века, старинные ручки от дверей, шпингалеты, посуда — художественные произведения!
— Эх, лейтенант, лейтенант, — вздохнул Деревнин и передразнил: — Шпингалеты, чашки-ложки… Есть кое-что
— А что? — оживился Березин.
— Монастырь, к примеру! Видал его?
— Видел, — чуть растерялся лейтенант. — Так он не сгорел, стоит…
— Пока стоит, — оборвал его Деревнин. — Да скоро рухнет! Последний исторический памятник.
— Почему рухнет? — удивился Березин. — Сносить собираются?
— Потому что берег размывает! — рубанул Деревнин. — По метру в год!.. И никому дела нет. А там бы можно было музей организовать!
Лейтенант механически сел на стул, покачал головой и засмеялся от радости:
— А мне и в голову не приходило!
— Ничего, ты еще молодой, — успокоил Деревнин. — А такие мысли к старости только приходят… Там надо берег укреплять. Надо общественность поднимать, в газету писать, мало будет — в Москву!
— Спасибо, что ума вставили! — по-мальчишески восхищенно поблагодарил Березин. — Я за это дело возьмусь!
— Берись, берись давай, — подбодрил Деревнин. — На стариков не надейтесь, мы свое отжили, а вам жить… Сам-то ты откуда родом?
— Издалека, — протянул лейтенант. — В Северном Казахстане родился.
— Да… В степях, значит? — понимающе сказал Деревнин. — A наши места лесные, можно сказать, заповедные были, пока нефть не нашли. Тайга кругом, и вся жизнь в таких городках была.
— Я знаю! — разулыбался лейтенант. — Тут моя прародина. Я же после пединститута сюда приехал, по распределению. Да по комсомольской путевке в милицию угодил. Правда, ненадолго. Закончится паспортизация, уйду в школу.
«Так тебя и отпустили, — подумал Деревнин. — В органы попал — двадцать пять лет барабанить…»
— Родители из этих мест? — осторожно спросил он, будто бы из уважения.
— Даже деревня такая была — Березино, — горделиво сообщил лейтенант. — Там сейчас дед мой живет, переехал. И прадед, и прапрадед жили. Село красивое, дома высокие, смеются стоят, а народ…
— Слыхал, слыхал, — равнодушно бросил Деревнин. — Разбегается, поди, как паспорта-то давать стали?
— Да нет, — пожал плечами Березин. — Народ там запуганный, тихий — смотреть тошно. А нищета какая…
— Где сейчас богато живут? — Деревнин покачал головой. — Кругом нищета. Колхоз, он всех под монастырь подвел. Вон, один богатей, Чингиз! За нефть готовы с мужика последние штаны снять. Кормилец-мужик задницей сверкает, этот на золоте ест. Где справедливость?
— А была она? — тихо спросил лейтенант. — К крестьянину ее никогда не было. Если бы нефть за границу не гнали, и Чингиз сверкал бы.
— Так-так, — подтвердил Деревнин. — Земля-то труда требует, а нефть что? Качай да продавай… Ну, с монастырем-то надо решать. — Он поднялся. — Уж не забудь, товарищ лейтенант, похлопочи.
— Постараюсь обязательно! — горячо заверил Березин. — Простое, а зовут-то вас как?
Деревнин рассмеялся, развел руками:
— Зовут-то?.. Да я тут известный. Дедом меня все зовут. Дед, дед, кричат. Я уж и привык. Чего обижаться, раз дед? А мне нравится!
Он вышел из паспортного стола, ходом миновал милицейский квартал, поплутал лабиринтом между вагончиками и оказался возле трубы, из которой текла вода. Забредя в лужу, он подставил шею под струю, вымыл лицо, руки и напился. Было
Делая круги, Деревнин добрался до своего вагончика, закрылся на внутренний замок и сел у двери.
Следовало все обстоятельно продумать и взвесить. Может быть, зря ходил к этому молокососу? Зря себя обнаружил?.. Нет, все равно бы столкнулся, так лучше первому прийти. Ладно, внучок — птенец желторотый, ему уши «притереть» — раз плюнуть. А что с дедом делать? Живой, бродяга! Ему же лет под семьдесят… И как они умудрялись выживать? Заговоренные, что ли?.. Придется уезжать. Они мне здесь житья не дадут, все равно рано или поздно старик объявится. Уезжать. Только куда? Назад в Сыктывкар нельзя, там еще не забыли… Но почему мне уезжать? Он тут останется, а мне ехать?
Наверное, зря затеял с монастырем! Эх, зря! Пусть бы он валился к чертовой матери. Ну, посыплется из ям, так что? Он-то при чем? Да и в ямах-то, поди, труха осталась… Нет! Нельзя допускать! Ни в коем случае! Пускай лежит и труха, пускай с песком там смешивается, пускай там будет музей-размузей, лишь бы землю не ковыряли, лишь бы на белый свет ничего не показывалось!
А со стариком? Может, взять наганишко да пойти шлепнуть? Народу пришлого много, бичи со всего света слетаются. На иную рожу глянешь — по десятку статей написано, по три-четыре ходки в зону… Да ведь никогда в жизни не совершал ничего противозаконного. Если не считать Голева с бабой. Так ему, людоеду, так и надо!.. К тому же по молодости случилось, по глупости. И теперь нельзя! Пускай живет. Глядишь, скоро сам приберется. Нет, нельзя нарушать законов!.. Может, старик подзабыл, как все было? Лет-то сколько прошло? И если разобраться, так он, Деревнин, спас от смерти Березина. Ведь условно расстреливали-то! Условно!.. Березин помнит. Да пусть помнит! В конце концов, кто виноват? Служба была такая…
Внук приехал в субботу, когда дотапливалась баня. Приехал в форме, на милицейском «черном воронке» и, отпустив его, снял фуражку, огляделся и пошел к воротам.
Андрей Николаевич сидел на крыльце возле дымящегося самовара и вязал свежие веники.
— Переодевайся, не пугай народ, — хмуро сказал он, не здороваясь. — Говорил же, не езди сюда в форме. Что, переодеться лень?
— Не успел, дед, — засмеялся Коля. — Начальник машину на полтора часа только дал… Баня готова?
Дед не ответил, затягивая веник шпагатом. Руки у него были заскорузлые, с трещинами на сгибах пальцев: Андрей Николаевич все еще обживал свою усадьбу, простоявшую пустой двадцать четыре года. Хорошо крытая драньем, крыша выдержала, и дом сохранился, хотя и здорово постарел. Конечно, огород зарос, дернина едва лопатой прорубалась, прясла попадали, так что заново пришлось городить все заборы. Всю весну с дедом пластались, а сейчас вон уже картошка по пояс выросла, цветет, и лук хоть косой коси, и свекла, морковка, репа: отдохнула земля. Правда, и трава прет, поли не поли эту дурнину, за один год не выведешь…
Коля рассупонил портупею с пистолетом в новенькой кобуре, снял гимнастерку, рубаху и уселся рядом с дедом. Как только Андрей Николаевич переехал на родину, в Березино, и стал жить на земле, сделался ворчливым и даже каким-то прижимистым. Однажды Коля привез с собой на выходной ребят из милиции — двое с ним вместе по путевке пришли, ни родни у них, ни кола, ни двора, — так дед потом три недели ворчал и предупреждал, чтоб не возил больше чужих в Березино. Мол, я вам тут не лакей баню топить да кормежку готовить. Вы, как жеребцы, ржете да скачете, и все вам подай-поднеси…