Крамола. Книга 2
Шрифт:
— Оружие сдали?
— Сдал…
— Карточку-заменитель на стол, — скомандовал Николай.
Милиционер выложил из стылой руки картонный квадратик — документ на получение оружия в дежурной части. Николай смотрел ему в лицо и видел только страх. Страх перед начальником, перед обстоятельствами и судьбой.
— Зачем ты стрелял? — тихо спросил он.
— Я в воздух, — признался милиционер.
— Но зачем ты стрелял?
— Попугать хотел, — признался тот и поправился: — Предупредить.
Николай тяжело встряхнул головой.
— Зачем стрелял?
Привратник
— По инструкции… Когда нападение…
Николай достал ножницы и начал спарывать с милиционера погоны. Он знал, что делает это незаконно, что до проверки специальной комиссией действий сотрудника его нельзя судить, нельзя снимать погоны и отбирать удостоверение. Отстранить от службы — можно, лишать его милицейских полномочий — нет.
Милиционер пугливо косился на ножницы у плеча, и по бледному лицу его текли слезы.
— Плачь, плачь, — тихо, как-то по-старчески приговаривал Николай. — Я тоже сегодня плакал… Надо ведь и плакать учиться.
27. В ГОД 1971 — ИЮНЯ 6 ДНЯ…
Монастырь теперь назывался по-протокольному — местом происшествия.
Эти два слова засели в голове и навязчиво долбились в затылок. Николай обошел монастырский двор, заглянул в храм, потом долго исследовал оставшиеся три стены, пока не поймал себя на мысли, что всячески оттягивает тот миг, когда надо подойти к обрыву и заглянуть вниз. Там, у самого края, уже стояли люди и, цепенея, смотрели под обрыв, как смотрят в бездонную пропасть или в могилу. Они уже будто перешагнули незримую черту и увидели то, что нельзя видеть простым смертным. Все, лежащее ниже кромки берега хотя бы на пядь, казалось сакральным; люди немели, ноги врастали в землю, и в их соляных лицах, будто в зеркалах, отражалась смерть.
Он понимал, что когда милиционеры закрепят и спустят под берег веревки, ему придется спуститься вниз. Он чувствовал, как неотвратимо приближается эта минута. До нее, как до обрыва, было всего несколько шагов.
Все. Теперь уже ничто не спасет и не избавит от рока. Словно метроном, отсчитывая секунды, Николай сбросил китель и поднял веревку. Прежде чем спустить ноги с обрыва, в самый последний миг он неожиданно подумал, что, побывав внизу, уже невозможно станет жить как прежде. Казалось, в мире произойдет что-то необратимое, что-то сломается, безвозвратно испортится, как засвеченная фотопленка. И думалось ему, что спускаться придется глубоко и долго, но сакральное начиналось почти сразу же от поверхности, под слоем чернозема и песка, словно пулеметной очередью пробитого стрижиными норами.
Яма напоминала консервную банку с разрезанным боком.
Николай прирос к веревке. Струи сухого песка текли из-под ног, словно в песочных часах. Миг длился вечность.
Потом он вскинул голову и, увидев крест на куполе храма, потянулся к нему, стал карабкаться на берег, как на льдину. Стрижи метались у лица, задевали крыльями, выстреливая белый известковый помет. Крест приближался, и когда до него оставалось
Люди, сгуртившиеся у обрыва, почему-то попятились.
Он протянул к ним натруженные веревкой и изрезанные руки.
— Больно… Как больно!
— Что же вы рукавиц не взяли? — посожалел милиционер, заглядывая в скрюченные ладони начальника. — Я ведь специально привез!
Храм стоял в десяти шагах от обрыва, прямой, как свечка, непоколебимый и мощный. У самой земли стены его казались тяжелыми, монолитными, похожими на комлеватое старое дерево, но чем выше поднимался взгляд, тем легче делалось глазу. Устремляясь вверх, он вытягивался, словно язык пламени, истончался и, вспыхнув последний раз осанистыми куполами, превращался в невесомые, парящие в воздухе крестики.
Видимо, кто-то отдал команду, и людей начали выгонять с места происшествия. Они уходили с оглядкой, боязливо таращились на берег, на храм, а Николаю казалось, будто на него. Ему хотелось крикнуть: я не виноват! это не я! — но рот сводило судорогой. Он пошел было к воротам и чуть не столкнулся с Кирюком. Секретарь вел за собой четырех человек. Мелькнуло лицо начальника УВД, оперуполномоченного из «конторы глубокого бурения» и председателя горисполкома. Четвертый был незнаком Николаю. Будто на похоронах, они молча пожали ему руку, после чего Кирюк пригласил всех к обрыву.
— Показывайте, Березин! — распорядился он.
— А будешь смотреть? — Николай приблизился к нему вплотную. — Если будешь — вот веревка, лезь! Мне показывать нечего…
Он сгреб веревку, сунул ее в руки секретаря. Тот отступил на шаг, стиснул запекшиеся губы.
— Лезь! Смотри!
Начальник УВД приобнял Березина, сказал примиряюще:
— Ну, успокойтесь, Николай Иванович. Конечно, неприятность большая, так что теперь?..
— Неприятность?! — Николай отскочил. — Там люди! Там трупы в консервной банке!
Прибывшие с секретарем стояли в трех шагах от обрыва, и кромка его закрывала все; внизу лишь рябилась светлая речная вода. И никто не решался сделать этих трех шагов.
— Надо пригнать катер и посмотреть с воды, — нашелся Кирюк. — Я сейчас распоряжусь.
— Нет, ты отсюда лезь! — Николай потянул его к обрыву. — Я отсюда смотрел!
Кирюк вырвался, машинально отряхнул рукав.
— Товарищи, так никуда не годится! — подал голос незнакомый Николаю приезжий. — Давайте посоветуемся, что делать. Сколько там трупов?
— Я не считал, — бросил Николай, не сводя глаз с Кирюка.
— Сейчас посмотрю, — с готовностью отозвался секретарь и взял веревку. Не спеша, будто в собственный погреб, он опустил ноги под берег, затем перевернулся на живот и скользнул вниз. Зашуршал песок. Уже через минуту его голова показалась над обрывом. Оперуполномоченный подал ему руку и, не удержавшись, сам покосился вниз.
— Страшно, — неожиданно признался Кирюк. — Кошмар какой-то…
Остальные отступили от берега еще на несколько шагов.