Крапивное семя. Каиново племя
Шрифт:
Сразу же после революции многие дореволюционные присяжные поверенные, не поддержавшие большевистский переворот, были уничтожены физически, другие брошены в концлагеря или высланы за границу, а оставшиеся были лишены возможности практиковать в судах.
В результате всего этого численность присяжных поверенных резко сократилась – с 13000 в 1917 году до 650 в 1921 году.
Вот так с одним из «российских сословий» – с присяжными поверенными было покончено раз и навсегда, и оно перестало существовать.
Но как известно, что «Природа»
Но это как говорится это «лицевая сторона медали», а есть еще и обратная сторона происходивших уже в Советской России общественно-политических процессов, касающихся организации новой адвокатуры.
И тут будет уместным задать вопрос, который редко ставят юристы, описывающие деятельность «присяжных поверенных» до 1917 года, а именно:
«Как относилось тогдашнее русское общество к присяжным поверенным?» и «Удовлетворяло ли их деятельность запросы общества?»
И тут чтобы не быть голословным, а также показать тот «внутренний мир», в котором жили и действовали «присяжные поверенные» до 1917г. ваш автор предлагает своему читателю ознакомится далее с двумя короткими рассказами известные российских писателей: А. Чехов и Л. Андреев.
Эти «психологические портреты» присяжных поверенных нам так же пригодятся, когда мы перейдем, в следующих частях к описанию психологического портрета современного адвоката.
А. Чехов «Первый дебют» (рассказ) 1866г.
«Помощник присяжного поверенного Пятёркин возвращается на простой крестьянской телеге из уездного городишка N, куда ездил защищать лавочника, обвинявшегося в поджоге.
На душе у него было гнусно, как никогда. Он чувствовал себя оскорблённым, провалившимся, оплёванным. Ему казалось, что истёкший день, день его долгожданного и много обещавшего дебюта, искалечил на веки вечные его карьеру, веру в людей, мировоззрение.
Во-первых, его безобразно и жестоко надул обвиняемый.
До суда лавочник так искренно мигал глазами и так чистосердечно, просто расписывал свою невинность, что все собранные против него улики в глазах психолога и физиономиста (каковыми считал себя юный защитник) имели вид бесцеремонных натяжек, придирок и предубеждений.
На суде же лавочник оказался плутом и дрянью, и бедная психология пошла к чёрту.
Во-вторых, он, Пятёркин, казалось ему, вёл себя на суде невозможно: заикался, путался в вопросах, вставал перед свидетелями, глупо краснел.
Язык его совсем не слушался и в простой речи спотыкался, как в скороговорках. Речь свою говорил он вяло, словно в тумане, глядя через головы присяжных. Говорил и всё время казалось ему, что присяжные глядят на него насмешливо, презрительно.
В-третьих,
Говорили они и точно извинения просили, что защитник такой дурачок и барашек. Пятёркин в конце концов не вынес.
Во время перерыва он подбежал к гражданскому истцу и, дрожа всем телом, наговорил ему кучу дерзостей.
Потом, когда заседание кончилось, он нагнал на лестнице товарища прокурора и этому поднёс пилюлю.
В-четвёртых, впрочем, если перечислять всё то, что мутило и сосало теперь за сердце моего героя, то нужно в-пятых, шестых… до сотых включительно…
«Позор… мерзость! – страдал он, сидя в телеге и пряча свои уши в воротник. – Кончено!
К чёрту адвокатура! Заберусь куда-нибудь в глушь, в уединение… подальше от этих господ… подальше от этих дрязг».
– Да езжай же, чёрт тебя возьми! – набросился он на возницу. – Что ты едешь, точно мёртвого жениться ведёшь? Гони!
– Гони… гони…– передразнил возница. – Нешто не видишь, какая дорога? Чёрта погони, так и тот замучается. Это не погода, а наказание господне.
Погода была отвратительная. Она, казалось, негодовала, ненавидела и страдала заодно с Пятёркиным.
В воздухе, непроглядном, как сажа, дул и посвистывал на все лады холодный влажный ветер. Шёл дождь. Под колёсами всхлипывал снег, мешавшийся с вязкою грязью. Буеракам, колдобинам и размытым мостикам не было конца.
– Зги не видать…– продолжал возница. – Этак мы и до утра не доедем. Придётся на ночь у Луки остановиться.
– У какого Луки?
– Тут по дороге в лесу старик такой живёт. Заместо лесника его держут. Да вот она и изба самая.
Послышался хриплый собачий лай, и между голыми ветками замелькал тусклый огонёк. Каким бы вы ни были мизантропом, но если ненастною, глухою ночью вы увидите лесной огонёк, то вас непременно потянет к людям. То же случилось и с Пятёркиным.
Когда телега остановилась у избы, из единственного окошечка которой робко и приветливо выглядывал свет, ему стало легче.
– Здорово, старик! – сказал он ласково Луке, который стоял в сенях и обеими руками чесал себе живот. – Можно у тебя переночевать?
– Мо… можно…– проворчал Лука. – Тут уж есть двое… Пожалуйте в светёлку…
Пятёркин нагнулся, вошёл в светёлку и… мизантропия воротилась к нему во всей своей силе. За маленьким столом, при свете сальной свечки, сидели два человека, имевших такое сильное влияние на его настроение: товарищ прокурора фон Пах и гражданский истец Семечкин. Подобно Пятёркину, они возвращались из N и тоже попали к Луке. Увидев входящего защитника, оба они приятно удивились и привскочили.