Красавица и генералы
Шрифт:
Нине Григоровой приходила мысль, что надо как-то обуздать шахтеров, уж слишком много они забрали прав, не позволяя без санкции рудничного совета даже увольнять лодырей. Только военная сила годилась для этого. Где ее взять? С фронта она идет разбитая, злая, невоинственная.
Нине не на кого было опереться, кроме двух десятков служащих. Они пока еще зависели от нее.
Она взяла к себе Виктора Игнатенкова после того, как он разошелся с родными и поссорился с Зотовым, поставила младшим штейгером и приютила у себя на правах то ли друга, то ли квартиранта. Романтическая
Время влюбленности прошло, наступила пора защиты от надвигавшегося хаоса. Нина подарила ему "стеер", с которым он упражнялся, стреляя в саду по яблокам. Часто за ним увязывался ее малыш Петрусик, до этого всегда игравший на хозяйственном дворе среди кур и гусей, куда его водила нянька. Малыш собирал стреляные гильзы, потом показывал Нине.
– У, холера ясна! - восклицал он, повторяя польское ругательство Виктора.
До этого он повторял работницу и няньку, приносил домой свидетельства близости с народной речью, разные забористые словечки.
– Ты кто такой? - спрашивал у него Виктор.
– Я казуня! - гордо отвечал малыш, сияя зеленоватыми, как и у Нины, глазами.
Так дразнили казаков крестьяне.
И не только по отдельным словечкам, но и по нестриженым выгоревшим волосам и чумазым рукам было видно, что растет он сам по себе и далек от нарядной гостиной, где диван и кресла обтянуты кремовым репсом в цветочках, а на рояле стоят гравюры, фотографии и фарфоровые фигурки.
От малыша исходило совсем иное, свежее дыхание жизни.
Не иначе как под влиянием новых веяний Нина завела себе подлинный наряд казачки - длинную юбку, шелковую кофту, узорчатый платок - и словно в спектакле переоделась, посмеиваясь, плавно поводя плечами, прошлась по дому, приглашая домашних оценить обновку. Нина была хороша, легка, и, главное, в ней не было скучной определенности замужней женщины.
Прикажи она пройти испытания, и Виктор был бы счастлив исполнить ее волю.
Вскоре ему выпал такой случай, но не обрадовал его.
Арендаторы сговаривались отнять у нее землю.
Услышав это, она строго поглядела на Виктора, как будто он по нерадению допустил такое, и сказала, что не может допустить своего разорения.
– Что делать? - спросила она. - Они и так аренду не платят...
– Ладно, пойду в деревню, - сказал Виктор. - Надо встряхнуть одного-двух зачинщиков, остальные хвост подожмут.
– Не балыхрысничай! Вырос на хуторе, а несешь чепуху... Они тебе в глаза будут божиться, а потом голову проломят.
– Ну пусть проломят, - сказал он. - Не велика беда... У нас свобода. Ради тебя я голову не пожалею.
– Жалко головы-то, - усмехнулась Нина. - Доигрались мы с народными домами да больничными кассами, все жалели, просвещали! Теперь не знаем, что делать.
– Ты берешь за аренду половину урожая, - напомнил Виктор. - Ты бы уменьшила. Англичане говорят: надо сперва что-то дать, чтобы потом взять.
– Ничего я не могу им дать, Витя, - ответила Нина. - У меня сын, я должна все оставить ему. Это наживалось не мной, не одним
Несколько минут назад она отвергла такое предложение, теперь посылала Виктора, не жалея его.
– Хорошо, - сказал он и стал разглядывать свою чашку с тонким голубоватым узором.
В деревню поехали вечером перед закатом, когда солнце стояло в дуб, как говорил Илья.
На кургане высилась каменная баба, и, глядя на ее тяжелый контур, ясно отпечатавшийся на фоне синевы, Виктор отвлеченно подумал о древнегреческих мойрах, бесстрастно ткущих нить жизни. Вдоль дороги желтели мелкие подсолнухи с вялыми, полуопущенными листьями. За подсолнухами пошли баштаны, где высовывались темными боками маленькие арбузы. Переехали речку, колеса застучали по камням. Илья хлопнул вожжами, и лошади пошли веселее.
– Илья, - спросил Виктор. - Какие там мужики?
– Хохлы, - пренебрежительно вымолвил Илья. - Сверху покорные, а внутрях - дюже нас не любят.
– Казаков?
– И казаков, и русских. Ты свой пистоль им не показуй, не бойся. Пока их не тронешь, они мирные.
– Я не взял пистоль, - сказал Виктор. - Будем мирно договариваться.
– А с другого боку - чего с ними разговаривать? - возразил Илья. - У кого сила, тот и пан. Не станут они вас слухать.
– Заставим! - заявил Виктор.
Покрытая соломой хата старосты белела из глубины вишневого сада. В хате были земляные полы, занавески на окнах, рушник у божницы; летали мухи, пахло едва различимым кисловатым запахом хлева.
Староста, худощавый широкоплечий мужик с толстыми седыми усами, отвечал Виктору, что все ждут Учредительного собрания и на григоровскую землю пока не будут покушаться. В его заверениях таилась, однако, неопределенность.
– А после Учредительного - начнете? - спросил Виктор. - Или как?
Староста сказал, что хочет, чтобы все было по закону, и убеждает людей не начинать безобразий.
– Аренду не платите, - напомнил Виктор. - Что ж, приглашать воинскую команду? Нехорошо.
Ему хотелось вызвать на откровенность этого мирно настроенного, уклончивого человека. Наверняка тот имел, что возразить.
– От бачите, яке лито, - с упреком произнес староста. - Печет!
– Пусть печет, а аренду платить надо, - сказал Виктор. - Ну да я не за этим приехал... Говорят, собрались вы хозяйку грабить, всю землю отнять.
– Грабувать? - удивился староста. - То брехня! - И обстоятельно объяснил, почему они не хотят грабить и что собираются делать после Учредительного собрания.