Красавицы не умирают

Третьякова Людмила

За все было выручено около девяноста тысяч франков. Часть этой суммы пошла кредиторам. Остальное вручили единственной наследнице Мари Дюплесси — ее сестре Дельфине, приехавшей ради такого случая из деревни.

Говорили, что на эти деньги она купила имение в Нормандии. Быть может, именно то, которое некогда пле­нило своей тихой прелестью маленькую Альфонсину и на­звание которого она сделала своей фамилией.

* * *

На аукционе молодой Дюма купил книгу «Манон Леско», принадлежавшую его любовнице. Но самое ценное, что оставила ему Мари, хранилось в его душе.

Это был мучительный дар. С безнадежным отчаянием, запоздало

и отчетливо Александр только теперь ощутил свою потерю. Его боль вылилась в прекрасном стихотво­рении, но оно не облегчило душу.

Расстался с вами я, а почему — не знаю, Ничтожным повод был: казалось мне, любовь К другому скрыли вы... О суета земная! Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь? Потом я вам писал о скором возвращенье, О том, что к вам приду и буду умолять, Чтоб даровали вы мне милость и прощенье. Я так надеялся увидеть вас опять! И вот примчался к вам. Что вижу я, о Боже! Закрытое окно и запертую дверь. Сказали люди мне: в могиле черви гложут Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь.

Александр чувствовал, что ему надо выговориться и тем самым облегчить душу, снять с нее давящий груз тоски и скорби. Дружескому уху Дюма предпочел бумагу. Он поверял ей историю своей любви.

Разумеется, законы жанра и собственная фантазия ро­маниста диктовали то, чего не случилось в реальности. Как многие из нас идеализируют прошлое, утерянное навсегда, так и Дюма идеализировал свои отношения с той, которая в романе звалась Маргаритой Готье. Он сочинил новые сюжетные линии и персонажи. Для чего? Александру хо­телось как можно лучше показать то, что угадывалось в чистой и благородной натуре Мари. Жажду встретить че­ловека, который полюбил бы ее от всего сердца. Способ­ность к самопожертвованию, незащищенность и обреченность женщины, которой отказано в семейном очаге и в честном имени.

Дюма пишет: «Бедные создания! Если нельзя их лю­бить, то можно пожалеть... Гюго написал Марион Делорм, Мюссе — Бернеретту, Александр Дюма — Фернанду, мыслители и поэты всех времен приносили куртизанкам дары своего сострадания, а иногда какой-нибудь великий человек реабилитировал их своей любовью и даже своим именем... Я так настаиваю на этом потому, что среди тех, кто будет меня читать, многие, может быть, уже готовы бросить мою книгу, так как боятся найти в ней апологию порока и проституции... Пусть те, кто так думают, осоз­нают свою ошибку...

Небо больше радуется одному раскаявшемуся грешни­ку, чем ста проповедникам, которые никогда не грешили».

Дюма проходит под именем Армана Дюваля все круги ада... Тот, не видевший свою подругу мертвой, хочет рас­копать могилу Маргариты Готье, взглянуть в ее прекрас­ное лицо в последний раз. Свое намерение он осуществля­ет. О, ужас! «Большой белый саван покрывал труп, обри­совывая его линии. Саван был почти совершенно изъеден в одном конце и обнажал ногу покойницы...

Тогда один из могильщиков, протянув руку, начал раз­вертывать саван и, взяв его за конец, внезапно открыл ли­цо Маргариты.

Было ужасно смотреть, но ужасно

и рассказывать. Вместо глаз были две впадины, губы провалились, и бе­лые зубы тесно сжались. Длинные сухие черные волосы прилипли к вискам и немного прикрывали зеленые впади­ны щек, а между тем я узнавал в этом лице белое, розо­вое, веселое лицо, которое я так часто видел».

Не выдержав этого зрелища, Арман впадает в беспа­мятство. Но именно оно спасает его от сумасшествия...

Несомненно, мысль увидеть мертвую Мари владела и самим Дюма. По счастью, он уберегся от выполнения этого страшного замысла. Но на могилу возлюбленной он пришел, словно прося у нее, умолкнувшей навсегда, сочув­ствия и помощи...

 Роман «Дама с камелиями», написанный за четыре не­дели, вышел в свет в 1848 году. Понятно, что сама исто­рия и та искренность, с которой она была рассказана, не могли не тронуть сердца. И те женщины, чья судьба на­поминала судьбу Маргариты Готье, и вполне благопри­стойные были растроганы этими исповедальными страни­цами. Возлюбленный Мари Дюплесси отважно и блиста­тельно выступил адвокатом «падших». Это был гимн во славу истинной любви — всепрощающей, бескорыстной и самоотверженной.

Современник Дюма писал: «До появления «Дамы с камелиями» девицы легкого поведения были отверженными, париями... Ни одно произведение не оказало такого влияния на людей, заставляя одних искупать свои грехи, других — прощать...» Интерес к «Даме с каме­лиями», те чувства и эмоции, которые он вызвал, заста­вили Дюма перенести роман на сцену. Он переделал его в пьесу.

...Началась полоса невезений. Дюма-отец отказался помочь сыну поставить «Даму с камелиями» в театре, где имел большой вес. Александр упорно искал сценическое пристанище своему роману. Наконец, когда все было сла­жено, буквально накануне премьеры театр, принявший пьесу, прогорел. То же самое случилось и во второй раз.

Позже Дюма вспоминал, как пошел на кладбище, что­бы рассказать Мари о своих горестях. Сидя возле ее мо­гилы, он, под влиянием нахлынувших воспоминаний, изму­ченный душевным одиночеством и безденежьем — роман, несмотря на свой успех, не принес ему ничего, — горько плакал. Его двадцатишестилетняя жизнь казалась скопи­щем неудач и утрат.

В следующем 1852 году он плакал уже слезами радо­сти после триумфальной премьеры «Дамы с камелиями» в том самом театре «Варьете», где они так часто бывали вместе с Мари.

...Зал неистовствовал, рукоплескал, и зрители не стес­нялись слез. Так Париж и «Дорогой Аде» отмечали пя­тую годовщину со дня смерти «дамы с камелиями». Две даты — премьеры спектакля и последнего земного дня Мари Дюплесси — почти совпали.

В зале сидел Джузеппе Верди. Он был потрясен. Ре­шение написать оперу на этот сюжет созрело сразу. Мир ожидала скорая встреча с блистательной «Травиатой»...

* * *

В феврале 1997 года на парижском кладбище Монмартр я нашла могилу «дамы с камелиями». Мне почему-то каза­лось, что она будет заброшенной и сиротливой. Если офи­циальные власти берут на себя заботу об уходе за послед­ним пристанищем великих людей, то кому какое дело до таких «частностей», как некая Альфонсина Плесси?

...В тот день стояла та самая погода, к которой так не­привычны парижане. Сверху сыпала мелкая мокрая пыль, на улицах сквозило, как на заброшенном чердаке с выбитым окном. Прохожие шли, уткнув носы в шарфы, и, ясное де­ло, торопились поскорее укрыться под теплой крышей.