Красавицы не умирают

Третьякова Людмила

На одном из балов, которые давались за такими дверь­ми, Мари привлекла внимание молодого светского льва Аженора де Гиша, будущего министра финансов Франции. Познакомившись с Дюплесси, он предоставил в ее распо­ряжение финансы свои собственные, и Мари смогла поку­пать предметы роскоши, которыми раньше лишь любовалась издали у витрин модных лавок.

Любая красота требует достойной оправы. Платья, куп­ленные у сверхдорогой портнихи госпожи Пальмиры, и изящные безделушки, подаренные Аженором де Гишем, сделали свое дело. Первый же выход молодого герцога с новой любовницей в Оперу заставил обратить

на них вни­мательные и завистливые взоры. Ах, какое это было удо­вольствие видеть, как головки дам с затейливыми прическа­ми, будто ненароком, едва сдерживая нетерпение, поворачи­ваются в твою сторону.

Медленно, словно в рассеянности, Мари обводила прекрасными глазами партер и ложи. Лорнет подрагивал в ее руке. Она смотрела на мужчин. Мужчины на нее. Во сколько может обойтись эта только что засиявшая звезда греха и наслаждений? — читала Мари в этих взглядах и была довольна.

К ней наконец-то пришла уверенность. Если деньги, перепадавшие ей раньше от мужчин, казались случайным везением, неожиданным подарком судьбы, то теперь Мари знала: ее лицо, тело, ее чувственность — вот товар, за ко­торый можно спросить дорогую цену.

И Мари научилась спрашивать. Призрак прежней ни­щеты все еще стоял перед ней. Она употребляла все уси­лия, чтобы он рассеялся окончательно, и, как ребенок, хватающий в магазине игрушек все подряд, заботилась, чтобы ни один кавалер со звонкой монетой в кармане не миновал ее алькова. У Дюплесси была наперсница, кото­рая поставляла сведения о всех кандидатурах, способных хорошо заплатить за любовь.

В короткое время у ног Мари оказались самые блестя­щие мужчины Парижа, наследники древних высокородных семейств. Великолепно образованные, воспитанные в стро­гих традициях элитарной культуры, они волей-неволей по­могли Мари окончательно изжить замашки нормандской крестьянки и разбитной подружки горластых студентов. Сказались также ее природная восприимчивость, врожден­ная тяга к утонченному и изящному.

Казалось, она родилась в родовом поместье, куда запро­сто наезжали короли, аристократизм впитан ею с молоком матери, а гувернантки и воспитатели не даром ели господ­ский хлеб, выпустив в свет существо невинное и возвышен­ное, лишенное малейших представлений о пороках, сне­дающих человечество. И это не было притворством. Ода­ренная натура двадцатилетней куртизанки действительно тя­нулась к тому, что показалось бы смехотворным ее подру­гам по несчастному ремеслу.

У Мари Дюплесси, никогда не знавшей ни школы, ни учителей, была библиотека с томиками Рабле, Сервантеса, Мольера, Вальтера Скотта, Ламартина. Она чувствовала меланхолическую прелесть стихов Альфреда де Мюссе, которого принимала у себя, как, впрочем, и Эжена Сю, Бальзака, Теофиля Готье. Она зачитывалась романами Виктора Гюго. И неудивительно, что он вызывал ее пре­клонение, — хотя бы за то сострадание, с которым он описал печальную судьбу такой же, как она, куртизанки, Марион Делорм.

Дюплесси любила живопись, ездила по салонам, выби­рая для себя картины. Она отдавала предпочтение сюже­там жизнерадостным, навевающим мысль о расцвете, гря­дущем тепле. И оттого в ее квартире было несколько по­лотен, воспевающих весну.

Дочка грубого папаши Марэна начала брать уроки му­зыки. Дело быстро пошло на лад, и скоро Мари играла

на пианино несложные пьесы, но в ее исполнении было много чувства.

Особой привязанностью Мари Дюплесси был театр. Она относилась к нему по-детски восторженно, с благогове­нием, и недаром однажды Дюма-отец посоветовал ей идти на сцену. Ему казалось, что артистическая, эмоциональная натура девушки расцвела бы там пышным цветом.

Мари Дюплесси

То, что очень скоро вокруг Мари собрались не только прожигатели жизни, видевшие в ней красивую игрушку, но и люди литературно-художественных пристрастий, говорит само за себя. Она была выше, по-человечески значитель­нее и чище своей постыдной профессии. И это не могло не бросаться в глаза.

У Мари было много знакомых среди актрис. К тем, кто восхищал ее своим талантом, она искренне привязыва­лась, дорожила их добрым отношением и была с ними очень откровенна.

Примадонна театра «Варьете» Юдифь Берна, ставшая подругой Дюплесси, в своих воспоминаниях приводит от­вет Мари на вопрос, почему та занимается проституцией.

«Почему я продаю себя? Потому что труд работницы не принес бы мне той роскоши, неодолимую тягу к которой я испытываю. Просто я хочу познать утонченные удо­вольствия, радость жизни в изысканном и культурном об­ществе. Я всегда сама выбираю себе друзей. И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь. Вот в чем трагедия моей жизни. Нельзя иметь сердце и бьггь куртизанкой. От этого можно умереть».

Нечего и говорить, как уязвим этот ответ с точки зре­ния общественной морали. Любовь к роскоши! Лучше бы Мари сказала о боязни нищеты и голода. О том, что, ро­дившись на свет, оказалась никому не нужной и, словно приблудная собачонка, рада была побежать за первым, у кого в руках не было палки, делать то, что ей прикажут, из-за куска хлеба. Такие слова оправдали бы Мари. Оче­видно, она была бесхитростна. Стало быть, тем более сто­ит верить ей: «И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь...»

Сложись обстоятельства по-другому, в родной нор­мандской деревушке она садилась бы за стол для нехитро­го обеда с работягой-мужем и прелестным ребенком, а то уже и двумя. И была бы счастлива этой долей. Недаром, наблюдая ее парижскую жизнь, роскошную и страшную, современники убеждались, что по натуре Мари — жен­щина, «которую ничтожный случай сделал куртизанкой, и куртизанка, которую ничтожный случай мог превратить в самую любящую, самую чистую женщину».

Но случая «не случалось»... Напротив, все убеждало Мари, что ее судьба предрешена.

* * *

Площадь Мадлен в Париже, пожалуй, одна из самых кра­сивых. В немалой степени этому способствует ее главное украшение — церковь во имя Святой Марии Магдалины.

Вот уж поистине — к основанию этого здания сложи­ли свои щедрые дары две богини: истории и архитектуры.

Говорят, что мысль о ее возведении принадлежала ма­дам Помпадур, некоронованной королеве Франции и, без­условно, одной из самых знаменитых «магдалин».